Принуждение к любви - Александр Звягинцев

- Но верить можно и в ересь, и в дьявольские наущения, - сказал я, чтобы немного разрядить обстановку.

- А ты попробуй сначала отлучи их от истинной веры! - непримиримо возразил Веригин.

- Ну… Дьявольские наущения обычно торжествуют, когда истинная вера теряет свою неотразимость и на ее месте в душах и умах образуется пустота.

Мне просто было говорить с Веригиным, потому что все эти материи мы не раз проходили с отцом. Так что мысли мои были уже достаточно отточены.

- Конечно, когда на Майдане называют себя подлинными европейцами, это блажь и самообман…

- А в чем же правда? - автоматически задал я извечный русский вопрос.

- А правда в том, что они не хотят сейчас быть с русскими. Теперь здесь модно и стильно быть украинцем. То есть быть не русским, даже если ты русский и твой родной язык русский. Потому что быть русским - значит быть зачумленным выродком, волком позорным, от которого все приличные люди отворачиваются и бегут. Которого в Европу не пускают! И этому уже ничего нельзя противопоставить.

- Тебя, я смотрю, все это достало по-настоящему?

- Представь себе! А как еще я, русский человек, должен на такое реагировать?

- Но все тут шло к такому исходу уже давно. Просто у нас знать не хотели, что тут творится. Не до того было.

- Пожалуй, - вдруг резко поскучнел Женька. - Давай допьем и поскакали. Мне отписываться надо.

С ним всегда было так - ни с того ни с сего он в диком раздражении уходил в себя, и нельзя было понять, чем ты его задел. Он обижался на какую-нибудь ерунду так глубоко, как обычный человек обижается лишь несколько раз в жизни, когда ему вдруг откроется вся паскудная и неумолимая безнадежность его судьбы. Кому-то для этого надо пережить крушение всех надежд или великую несправедливость, а Веригин видел знаки непоправимой беды в дурацких мелочах и впадал в отчаяние от пустяков. К счастью, он сам знал за собой эту слабость и умел с ней справляться. Вот только не каждый раз.

- Ну что, москали, загрустили? Ишь, имперские души, нахохлились!

Здоровенный усатый мужик стоял у нашего столика и смотрел на нас весело и нагло. Не хватало еще пострадать в чужой революции, подумал я, и на всякий случай подтянул вытянутые под столом ноги. Вдруг придется резко подниматься.

- А, привет, Павло! - Веригин протянул усачу руку. - Давай садись!

- А ты думаешь, я не сяду, - хохотнул Павло. - Еще как сяду, да еще и выпью за ваш счет!

Мне вдруг показалось, что Веригин пригласил этого развеселого забулдыгу только потому, что ему стало тягостно со мной. К собственному удивлению, я почувствовал себя задетым.

Павло смотрел на меня с откровенным любопытством хорошо выпившего человека.

- Тоже журналюга? - спросил он Веригина, кивнув в мою сторону. И ухмыльнулся: - Приехал разоблачать тайны оранжевой революции? Сколько палаток на Крещатике куплено за американские деньги? Сколько иностранных инструкторов командует на Майдане?

Веригин с коварной улыбкой посмотрел на меня.

- Вот в такой обстановке приходится работать, - засмеялся он. - Отстань от него, Павло. Что-то он хочет разоблачить, чует мое сердце, только не говорит, что именно. Но я думаю - не революцию вашу. Давай выпьем лучше.

Мы выпили, и Павло снова уставился на меня. Похоже, я ему все-таки не понравился.

- Ты только не думай, что я националист упертый, бандеровец! - серьезно сказал он. - У меня мама - русская, из Сибири.

- А у меня папа - родом из Киева, - сказал я. - И я в Киеве родился. Родом отсюда. И что из этого следует?

Он внимательно и трезво посмотрел на меня. Глаза у него были хорошие - внимательные, насмешливые, но не злые.

- А то, что я понять не могу, почему до вас в России ничего не доходит? Вот я голосовал за оранжевых и на Майдане каждый вечер стою. А если кто меня спросит, как я отношусь к Ющенко, знаешь, что отвечу?

Я покачал головой. Откуда мне знать такие подробности?

- Так вот я отвечу: «Скорее отрицательно». Я не верю, что он такой правильный и сильный. Да я, если хочешь знать, вообще большинство оранжевых не перевариваю. Но все то, что оказалось приемлемо для русских, для нас сегодня не годится. Никак.

- Что же такого неприемлемого для вас приемлемо для русских? - вежливо спросил я.

- Многое… Всякая там покорность, преемники, вертикаль власти, вера во враждебное окружение… Нам это не нужно. Мы теперь хотим жить по-другому. Ты думаешь, я имею что-то против России? Да упаси боже! Для меня Россия роднее и ближе, чем какая-то Польша или Америка. У меня полно друзей в Москве. Но вот я голосовал за оранжевых и снова буду голосовать за них, хотя и не очень им верю… Ох, суки, обманут, как пить дать, обманут! И многие так думают. А эти, ваши хреновы политтехнологи?!. - Павло вдруг даже кулачища свои непомерные сжал от злости. - Ты знаешь, как они себя тут вели?

- Кто они?

- Эти ваши мордоделы и советники. Они на нас как на быдло смотрели - что хотим, то и сделаем с вами. На кого покажем, того себе на шею и посадите. Ты пойми, это же было оскорбление страшное! После такого человек не может жить по-прежнему. Не должен жить, если он человек! Ну, это как женщину изнасилуют зверски или хлопца безо всяких причин жестоко изобьют или опустят… То есть случается что-то, после чего ты должен жить иначе. Потому что с этим жить по-прежнему нельзя! Надо как-то реагировать. А если не отреагируешь, то считай - ты умер. И тогда даже самоубийство не выход. Какое самоубийство, если ты уже умер до этого?

Надо признать, что его речь, хотя и не ласкала слух русского человека, живущего в Москве, была очень страстной. А главное, он, как Робеспьер, искренне верил в то, что говорил.

- И пусть нам будет плохо, пусть не будет света и газа, которые Россия перестанет давать, если мы проголосуем не так, пусть будет жуткая инфляция, я все равно не соглашусь! Уеду в деревню к бабке, залезу в погреб, достану тушенку и горилку, буду сидеть при свечах. Вот такой я упрямый хохол. И нас таких - большинство. Может, это у нас такой климат, но вот не любим мы, когда москаль нас чему-то пытается учить. Не любим, и все. Учить москалю нас нельзя.

- Понимаю, - миролюбиво сказал я, пытаясь успокоить распалившегося собеседника. - Москалям нельзя, а американцам можно. На более чем нахальное вмешательство их в ваши выборы вы почему-то никак не реагируете и стараетесь даже об этом не говорить. А зря!

После этих слов Павло недовольно прищурил глаза, потом махнул рукой и, скорчив хитрую морду, продолжил:

- Мы про себя сами все знаем и понимаем. Но москалю над нами шутки шутить нельзя. Не дозволено.

Судя по всему, этот Павло был неплохой мужик.

Когда он вернулся к своему столику, я спросил Веригина:

- Он - кто?

- Коллега, - туманно пояснил Веригин. - Довольно известный здесь телеведущий. Теперь ты представляешь, чего я здесь наслушался? У меня с ними уже комплекс неполноценности развивается. Скоро глаза буду в сторону отводить, как нашкодивший кот!