Все разбитые осколки - Риа Уайльд

Я наблюдаю за Эмери, стоящей перед Марией в этом идеальном платье, с Джеком за ее спиной. Ягненок в волчьем логове — вот, кем она была сейчас. Все хотели вонзить зубы в мой маленький светлячок и разорвать ее в клочья. Она не имела никакого отношения ко всему происходящему, но что-то скрывала от меня. Я не знаю, почему она не говорит мне, почему согласна выйти замуж за Джека.

Она была умной женщиной. Она знала, какую опасность представляет для нее єтот мужчина, и все же рисковала своей безопасностью, продолжая это делать. Почему?

И куда ей идти теперь, когда ее квартира продается?

Я подношу свой стакан к губам, не отрывая взгляд от нее и задаваясь вопросами, которые она оставила без ответа. Мария заметила нас, Саймон тоже. И тут же сделали вид, что не видели нас, хотя их лица побледнели, когда они поняли, что мы наблюдаем.

Мы сидели в глубине комнаты, вдали от всех и в тени. Меня это устраивало, возможно, они сочли это пренебрежением, но нет, у меня были возможность следить за всей комнатой и беспрепятственный обзор прямо на стол Эмери. Она сидит слева от Джека, Мария — справа, губернатор и Саймон сидели напротив, и с ними было еще несколько человек, имена которых я даже не запомнил. Энцо сидит, оперевшись локтями на стол, с выражением веселья, когда наблюдает за реакцией людей, сидевших с нами.

Эмери не расслабилась ни на секунду, ни за ужином, ни за выпивкой, ни за выступлениями, и даже сейчас, когда Джек заставляет ее встать и подняться на возвышенную секцию в конце комнаты. Она напряжена и роботизирована, ее лицо скривилось от беспокойства. Мария наблюдает, как ястреб, пока губернатор морщится.

Джек привлекает внимание комнаты, на его губах появляется фальшивая улыбка. Он начинает с рассказа о гала-концерте, о деньгах, которые они собрали здесь сегодня вечером, а затем обнимает Эмери за плечи, отчего у меня напрягается позвоночник.

Моя.

Я выпрямляю спину, болезненно сжимая челюсть.

— Я хотел воспользоваться моментом, чтобы представить кого-то особенного и сделать объявление.

Эмери сглатывает, ее глаза закрываются, словно она смиряется, прежде чем снова открываются и находят мои. В них была грусть, глубокая печаль, которая затмила ее солнечный свет.

— Это Эмери Куинн, — продолжает Джек, помещая моего светлячка в центр внимания, зеленый атлас ее платья сияет под светом. Ее грудь вздымается от бешеного дыхания, она была в панике. Я наклоняю подбородок, не спуская с нее глаз, и делаю глубокий вдох, который она подражает, а затем снова и снова, пока она не успокаивается. Девушка не отводит взгляда от моего, что, вероятно, не ускользнуло бы от внимания многих, но, с другой стороны, все они смотрят на Джека.

— И я рад объявить о нашей помолвке. Вы смотрите на женщину, которой наконец удалось связать Джека Харриса.

В зале раздается ропот, и я отвожу взгляд от Эмери, чтобы пройти мимо Марии, которая торжествующе улыбается на сцене, как будто она выиграла войну.

— Это чертовски неправильно, — говорю я, на что Энцо бормочет, соглашаясь. Когда гул прекращается, Эмери собирается уйти со сцены, но прежде чем она успевает, Джек сильно тянет ее к себе, заставляя споткнуться и упасть в его объятия.

Моя рука хватается за подлокотник стула, а затем его губы оказываются на ее губах, и она ничего не может сделать, чтобы отбиться от него на глазах у всех. Я не осознавал, что поднимаюсь, пока Энцо не хлопнул меня рукой по плечу, заставляя вернуться на сиденье.

Я вижу ее руки, зажатые между ними двумя. Там, где он тянет, она толкает, пытаясь разнять их двоих.

Блять!

Я убью его. Я, черт возьми, зарежу его.

Пытаясь ослабить жгучую ярость, я отвожу взгляд от этой сцены только для того, чтобы встретиться взглядом с Марией. Она вскидывает бровь, и мне интересно, знает ли она об этом. Ее глаза с презрением скользят по моему телу, прежде чем она разворачивается и начинает аплодировать.

Рука Энцо все еще прижимает меня, и, наконец, под хор громких аплодисментов, Джек отпускает Эмери, которая разворачивается и бросается прочь, ее щеки розовые, а глаза полны слез. Она не остается здесь, а практически убегает из комнаты, игнорируя всех, кто пытается ее остановить или поговорить с ней.

Энцо отпускает меня, и в следующую секунду я встаю со стула и выхожу за дверь, за которой она исчезла.

Я нахожу ее в женском туалете и захожу внутрь, закрывая за собой дверь.

— Никаких слез, светлячок, — говорю я ей.

Она хватается за стойку перед зеркалом, ее спина трясется от рыданий.

Я мельком вижу ее отражение, отмечаю черные следы, оставленные ее тушью и слезы, текущие по ее лицу.

— Он победит, если ты заплачешь, Эмери.

— Они уже, черт возьми, победили! — она огрызается.

— Нет, светлячок, — я делаю легкие шаги к ней, прижимаясь спиной. Я протягиваю руку и хватаю ее за подбородок, чтобы заставить ее посмотреть на себя в зеркало. — Они не победили.

Она встречается со мной взглядом в зеркале, слезы все еще стекают по ее лицу, сломав что-то глубоко внутри моего тела. В этой женщине было столько добра и света. Это была женщина, которая прогнала мою темноту одним лишь поцелуем, прикосновением, и это было еще до того, как я по-настоящему встретил ее.

Необходимость наказать ее за это была второй по важности после необходимости утешить, прогнать эту печаль. Я бы вернулся к игре с ней завтра, но сегодня ей нужно было то, что я не имел права ей дать.

Ей нужно было от кого-то утешение, и она не собиралась получать его от этих ублюдков. У нее был я, и это должно было сработать.

Даже если я — ничто.

Я прижимаю ее к себе, нежно держа пальцами ее подбородок, в то время как другая рука скользит по ее руке, наслаждаясь мурашками, которые покрывают ее кожу от моих прикосновений.

Мы были как масло и вода, шторм, которому суждено разбить, разрушить, но прекрасны, когда вместе.

— Их мир не похож на твой, Эмери, ты выросла в нем и все же каким-то образом сумела сохранить свою мораль, свою чистоту, это просто еще одна игра. Еще одна битва. Не позволяй им сломить тебя.

— Но я думаю, ты тоже хочешь меня сломить, — шепчет она.

Мои губы растягиваются в полуулыбке.

— О, светлячок, я очень хочу это сделать, но по совершенно другим причинам. Ты разобьешься ради