Стеклянный лес - Синтия Суонсон

Их квартира с двумя спальнями, всегда казавшаяся Силье просторной, с появлением Генри вдруг словно бы уменьшилась в размерах. Микаэла перенесла свои вещи в меньшую комнату, которую раньше занимала Силья, и теперь делила ее с Руби. Силья же с супругом переместилась в бывшую комнату матери.

Силья с головой окунулась в учебу. Получив высший балл по всем предметам, она ждала выпускных экзаменов, которые должны были состояться через несколько месяцев. Микаэла стала меньше работать по ночам, объясняя это тем, что фабрика сократила число ночных смен, поскольку фронту уже не требовалось такое количество военного обмундирования, как прежде. Наверное, она говорила правду, но Силья подозревала, что мать чувствует себя некомфортно наедине с Генри, пока дочь находится в колледже.

Микаэла надеялась уволиться и сидеть дома с Руби, но только в том случае, если Генри найдет работу. А тот, судя по всему, не торопился. Раз в неделю он посещал офис администрации по делам ветеранов, расположенный на Манхэттене, где получал чек на двадцать долларов – свое пособие для безработных ветеранов, – и даже не предпринимал попыток трудоустроиться.

Силья старалась заставить его подумать о будущем. В июне был принят Солдатский билль о правах. Правительство планировало оказывать ощутимую финансовую поддержку возвращавшимся с фронта военным: предоставлять субсидии на открытие собственного дела, оплачивать обучение в университетах и колледжах, – так что теперь Генри был хозяином собственной судьбы. Силья считала, что этот билль открывал перед ним множество возможностей, но муж полагал, что никакой спешки нет. Его вполне устраивало то, что он может спокойно поправлять свое здоровье и проводить время с дочерью.

– А ты не останавливайся на полпути, – сказал он однажды Силье. – Закончи образование и получи эту свою степень, которая даст тебе возможность устроиться на любую работу.

Силья наблюдала, как Генри поставил перед сидевшей на детском стуле Руби тарелку с рисом, вложил в руку дочери маленькую ложку и помог правильно зажать в пальцах. Руби вопросительно посмотрела на мать, словно ожидая ее одобрения перед тем, как сделать то, чего от нее хотел отец. Силья кивнула. Малышка опустила другую руку в тарелку, положила немного риса в ложку и отправила ее в рот. Силья улыбнулась, и девочка улыбнулась в ответ.

Внимание Генри было полностью поглощено ребенком, и Силье даже показалось, будто он вообще забыл о ее присутствии, но тот внезапно заговорил, не глядя на жену:

– Я позабочусь о Руби. Тебе не стоит о нас беспокоиться.

Микаэле тоже было очень непросто. Она никогда не жила с мужчиной, а теперь была вынуждена терпеть в доме зятя, к тому же отобравшего у нее обязанность, которую Микаэла просто обожала, – заботу о внучке.

– Ему стоит пойти на работу, – изводила она Силью. – Какой мужчина будет целыми днями сидеть дома и нянчиться с ребенком?

– Тише, äiti, – пыталась успокоить мать Силья. – Генри был на войне, получил ранения. Ему нужно время.

Силья любила мать, но, несмотря на это, хотела съехать от Микаэлы и вообще из Алку. Она мечтала о доме в пригороде, с тремя спальнями и двумя ванными комнатами, пахнущем свежими сосновыми досками и краской, с ковровым покрытием на полу, однако переехать они не могли – во всяком случае в ближайшее время. Весной 1945 года Силья заподозрила, что со здоровьем матери творится что-то неладное.

Микаэла кашляла дни напролет, но говорила, что это результат долгой работы в прачечной.

– Виной всему порошки и отбеливатель. Там кашляли все, тебе не стоит беспокоиться.

После долгих уговоров Силья все-таки убедила мать показаться доктору, и ее опасения подтвердились: у Микаэлы диагностировали рак легких.

В день выпускного в колледже Микаэла с трудом спустилась в подземку, кашляя так сильно, что другие пассажиры в страхе отсаживались подальше, а прежде чем выйти на улицу, несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть.

После церемонии они устроили небольшое застолье в Алку, пригласив соседей и кое-кого из подруг Сильи. На столе было даже шампанское – совершенно неслыханная для них роскошь. Генри держал в кухонном шкафу бутылку ржаного виски «Олд Кроу», однако никто, кроме него, не притронулся к этому напитку.

После того как гости ушли, а Руби и Микаэла отправились спать, Силья осталась прибраться на кухне. Обернувшись, она увидела, что Генри сидит в темноте и смотрит в окно. На столе рядом с ним стояла последняя бутылка шампанского. Он наливал из нее бокал за бокалом и тут же молча выпивал.

Силье хотелось сесть к мужу на колени, обвить его шею руками и попросить налить ей шампанского, а затем услышать мелодичный звон бокалов и почувствовать, как сердце на мгновение замирает, как это бывало до отъезда Генри на войну.

Нет. Более всего на свете она мечтала о жизни, совершенно непохожей на ту, которую они вели сейчас.

Силья хотела не просто пить шампанское, а купаться в нем вместе с Генри. Плескаться в пузырьках в освещенной свечами ванне, дотрагиваться до мужа и ощущать его прикосновения. Не смыкать глаз всю ночь, раскачивая бедрами в такт движениям Генри, и проделывать это снова и снова, пока оба не упадут в изнеможении. А потом заснуть, крепко сжимая друг друга в объятиях, потому что просто нет сил расстаться.

«Это единственная оставшаяся у меня надежда», – думала Силья, выжимая кухонное полотенце.

Микаэла слабела с пугающей быстротой. В течение нескольких месяцев она изрядно потеряла в весе, перестала есть и почти не притрагивалась к бульону и воде, хотя Силья и заставляла ее проглотить хотя бы ложку. Она лежала на кровати и гладила волосы Руби до тех пор, пока обе не проваливались в сон.

В то утро, когда мать умерла, Силья находилась рядом с ней.

Она словно предчувствовала, что мать доживает последние часы, и попросила соседку Агату забрать Руби к себе. На Генри она рассчитывать не могла. Заглянув утром в комнату тещи и увидев ее посеревшее лицо, он заявил, что уходит, и, надев шляпу, вышел за дверь.

– Поцелуй бабушку, – сказала Силья дочери, – и скажи ей «до свидания».

Малышка, которой еще не исполнилось и трех лет, запечатлела поцелуй на бледной щеке Микаэлы.

– До свидания, – послушно произнесла Руби с серьезным не по годам лицом и добавила: – Скоро тебе будет лучше.

Агата увела девочку из комнаты, а Силья опустилась на кровать рядом с матерью и принялась вслушиваться в ее слабое дыхание.

– Теперь можешь идти, äiti. – Она поцеловала умирающую в лоб. – Обрети покой. И знай, что с нами все будет хорошо.

Словно поняв слова дочери, Микаэла сделала последний вдох.

– Lepää rauhassa, – прошептала Силья.[6]

Руби погасила свет в комнате и посмотрела в окно. Даже в темноте она видела прижавшиеся друг к другу сосны и толстоствольные дубы. Она знала, что в лесу водятся лисы и еноты. Окажись Руби там, она увидела бы их тоже.