Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар

Пробежав глазами несколько листовок, Рагху Рао пояснил:

— Это листовки властей. Все они одинаковые, и написано в них одно и то же.

— Разве? Читай же скорее!

— В них говорится, что крестьяне должны вернуть землю заминдарам, потому что заминдары — их братья. А брат не должен посягать на достояние брата. Крестьян просят добровольно отдать землю заминдарам.

Рагху Рао прочитал листовку и внимательным взглядом обвел лица собравшихся. Толпа, казалось, оцепенела. Долгое время никто не мог вымолвить ни слова. Наконец один крестьянин с жаром заговорил:

— Земля принадлежит тому, кто ее пашет, обрабатывает, трудится на ней! Разве имеет право на землю тот, кто на похищенные у крестьян деньги строит для себя дворцы, а нас втаптывает в грязь? Нам говорят: отдайте землю заминдарам… Почему же никто ничего не требует от заминдаров, веками сидевших на нашей шее и владевших нашей землей?

— Они твои братья. Так сказано в листовке, — горько улыбнувшись, заметил Рагху Рао.

— Может быть, они и братья, только не нам! — крикнул кто-то из толпы. — Нам они враги!

— Пусть болтают все, что угодно! — гневно сверкнула глазами старая Пунамма. — Пусть хоть всевышнего пришлют сюда на самолете! Не отдам свою землю заминдару!

Задыхаясь от гнева, старуха бросилась к воротам усадьбы, сорвала зажженный фонарик и с размаху швырнула наземь. Потом один за другим крестьяне стали тушить остальные фонари.

Усадьба погрузилась в темноту. Погасли огни и в деревне. Взволнованные, испуганные крестьяне спрашивали друг друга, как же быть, что делать.

Несколько дней спустя в Срипурам ворвались отряд полицейских и солдаты. За ними следовали Джаганнатх Редди и его сын Пратаб Редди. Рагху Рао занимался с детьми в школе. Его арестовали в классе, во время урока.

Рагху Рао предали суду по обвинению в убийстве разакара. Приговор гласил: смертная казнь через повешение.

Завтра, в семь часов утра…

Неужели он в самом деле убийца? Нет, это не так! Иногда совершивший убийство с отвращением и мукой вспоминает о своем преступлении. Порой убивают из мести — одержимые либо чувством любви, либо ненависти. Но разакары, солдаты и полицейские под покровом ночи напали на его деревню. Они зверски расправлялись с крестьянами. А до этого Рагху Рао видел объятые пламенем деревни, выжженные поля, застывшие глаза Иллы Редди, мертвое тело девушки, горы трупов, обугленные жилища, следы варварского насилия над беззащитными людьми. Свидетель страшных злодеяний, он решил положить им конец. Разве это преступление? Над его родной деревней, веками страдавшей от гнета и произвола, сгустились черные тучи… Мог ли Рагху Рао остаться в стороне?

Но если сопротивление насилию считается противозаконным, если, защищая свою жизнь и честь своей матери, спасая от огня снопы золотой пшеницы, взращенные твоими руками, ты совершаешь преступление, то, стало быть, и сама жизнь твоя преступление, и дыхание твое, и биение сердца преступны!

Рагху Рао не мог найти в своих действиях ничего преступного. Нет, ему нечего стыдиться, за ним нет никакой вины. Он перевернул последнюю страницу повести своей жизни и приготовился к встрече со смертью. Он сможет смело взглянуть ей в лицо.

Дверь камеры приоткрылась, и в узком просвете Рагху Рао увидел отца, его худое, изборожденное морщинами лицо. Из-за плеча Вирайи выглянула голова старика надзирателя, в руках он держал фонарь. Глаза Вирайи были влажными от слез. Он робко шагнул к сыну и в нерешительности остановился.

Рагху Рао кивком приветствовал отца и негромко сказал:

— Садись, бапу.

Старик сел на пол, рядом с сыном.

Губы у Вирайи дрожали, голова тряслась, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Многое, очень многое хотел он сказать сыну и не мог произнести ни слова. Рагху Рао видел, как тяжело отцу, и сердце его переполнилось жалостью. Усилием воли он сдержал свои чувства.

— Ну, как дела в деревне?

— Теперь там почти никого не осталось, сынок. Молодежь арестовали, а те, кто уцелел, прячутся в лесу. Солдаты и полицейские рыщут по всей округе, вылавливают беглецов. И когда ночью в лесу стреляют, старуха Пунамма говорит: «Ну вот, еще одного убили», а сама хохочет.

— Ты это о матушке Пунамме?

— Да. Она ведь сошла с ума…

— А что Джаганнатх Редди? — помолчав, спросил Рагху Рао.

— Заминдар носа не кажет из усадьбы! Сидит там под охраной солдат и полиции. Во всех концах деревни расставили сторожевые посты… Ватти даже в соседнюю деревню нельзя пройти спокойно — на заставе непременно обыщут…

Они снова помолчали. Потом Вирайя тихо заговорил, и губы у него при этом задрожали еще сильнее:

— У нас в деревне слух прошел, что тебе отказали в помиловании…

— Это верно.

— Дхоби Рангду говорит, будто слышал от самого Джаганнатха Редди, что, если ты покаешься, попросишь прощения, заминдар выхлопочет тебе помилование…

— Покаяться? В чем? — гневно спросил Рагху Рао.

— Я-то ведь ничего не говорю. Это Рангду передавал…

— А ты как считаешь, бапу? — уже спокойнее спросил Рагху Рао.

Медленно, запинаясь, Вирайя произнес:

— Иногда мне кажется… все, что ты сделал, — правильно. А иногда я думаю о том, что ты у меня один-единственный…

Вирайя понурил голову.

Рагху Рао положил руку на плечо отца.

— Бапу! Ты учил меня ненависти. Неужели сегодня ты пришел затем, чтобы отнять ее у меня?

— Нет! — вырвалось у Вирайи. — Но, сын мой, я ведь темный, неграмотный. Вот думаю, думаю и никак не могу понять, за что лишают меня единственного сына? И очень уж мрачной и темной кажется ночь, когда слышишь выстрелы в лесу!

Рагху Рао крепко обнял отца. Он говорил тихо, но то, что он говорил, имело глубокий смысл:

— Бапу! Помнишь, когда мы были с тобой на ярмарке, я остановился у лавки Рамайи Сетти и дотронулся до шелковой ткани? Рамайя Сетти обругал нас, и ты оттащил меня от прилавка. Неужели ты не догадался тогда, чего жаждет сердце твоего сына? Он мечтал о шелковой рубашке, такой, как у сына заминдара — Пратаба Редди. Ты, должно быть, считал, что шелк создан не для ватти. Нам — домотканый, грубый холст, а им — мягкие шелка; нам — голод, а им — весь урожай; нам — все унижения, а им — почести! Бапу! Твой сын виноват только в том, что посмел прикоснуться к шелку. Он пытался приблизить тот час, когда трудовому человеку не придется больше тосковать о пшеничном колосе, клочке земли, шелковом коконе, когда все эти блага перейдут в его руки. И за то, что твой сын посмел заглянуть слишком далеко в будущее, его повесят. Завтра утром, в семь