Наследие последнего тамплиера. Кольцо - Хорхе Молист

Меня терзало любопытство. Я вспомнила, как выглядит мать Ориоля… как у нее, так и у сына были темно-синие глаза, слегка миндалевидные. Глаза, которые я так любила еще ребенком…

Алиса не часто выезжала с нашей компанией на летний отдых. Ориоль проводил этот сезон в доме деда и бабки Бонаплаты с матерью Луиса, своей теткой. Энрик приезжал в какой-нибудь из выходных дней и оставался там недели на две, но его визиты почти никогда не совпадали с визитами Алисы. Она, если не путешествовала за границей или не была занята делами, несовместимыми по тем временам с ее полом, посещала Ориоля по рабочим дням и никогда не оставалась ночевать в нашей деревне. Даже совсем маленькая, я догадывалась, что Алиса не такая «мама», как другие.

Но я не возвращалась к этой мысли до тех пор, пока Луис за ленчем не подтолкнул меня к этому, рассказав о нетрадиционной ориентации матери Ориоля.

Меня тянуло к Алисе именно потому, что запретный плод сладок, — из-за страха моей матери, из-за предупреждения Луиса. Что ей от меня нужно?

И я сказала себе, что торопиться с ответом на ее звонок незачем. По крайней мере сейчас.

В полицейском участке я представилась, сказав правду. Рассказала о том, что прибыла с визитом через четырнадцать лет после отъезда в США, хотела бы получить точные сведения о смерти крестного отца.

Никто из полицейских не помнил о самоубийстве на бульваре Грасия. Не знаю, что сыграло роль, моя улыбка, история эмигрантки, которая ищет свои корни, или мой завлекательно открытый пупок, но агенты муниципальной полиции были сама любезность. Один из них сообщил, что об этом может помнить некий Лопес, поскольку он служил в то время. Сейчас Лопес нес патрульную службу, и его вызвали по радио.

— Да, я помню тот случай. — Полицейские увеличили громкость, чтобы я лучше слышала. — Но занимался им Кастильо. Этот тип позвонил ему по телефону и, разговаривая с ним, выстрелил себе в голову.

— Кастильо больше здесь не работает, — пояснил мне агент. — Его произвели в комиссары и направили в другое отделение. Поезжайте к нему.

На новом месте службы комиссара мне сказали, что его не будет до следующего утра. Тогда я решила извлечь удовольствие из пешей прогулки и, как советовал Луис, крепко прижав к себе сумочку, вернулась на Рамблас, где окунулась в поток людей, двигавшихся по средней части бульвара.

«Рамбла» — это русло реки, и бульвар Рамблас в Барселоне — именно такое русло. Раньше по нему тек поток воды, теперь — поток людей. Единственное отличие состоит в том, что поток людей ближе к рассвету иссякает, а вода в небольшом ручейке, струящемся вдоль средневековых стен, не иссякает никогда. И как только этот бульвар сохраняет свое очарование, несмотря на то что состав людей постоянно меняется? Как мозаика может быть единым целым, если состоит из разных кусочков? Должно быть, потому, что мы рассматриваем не каждый из этих кусочков в отдельности, но все вместе, видим ее душу? Некоторые места обладают душой, и порой она так велика, что поглощает нашу энергию, превращая ее в часть большого целого. Вот такой он — бульвар-русло Барселоны.

В нем есть то же самое, что и в бульварах маленьких городов. Люди приходят сюда для того, чтобы посмотреть на других и себя показать — все они актеры и зрители, только в больших масштабах, масштабах космополитического мегаполиса.

Вон шествуют дама в длинном вечернем платье и ее кавалер в смокинге. Они направляются в большой театр «Лисео».

А вон безвкусно размалеванный трансвестит соревнуется с проститутками, торгуя удовольствиями, а еще дальше — моряки разных национальностей и цвета кожи в одеждах военного покроя; белокурый турист, смуглый эмигрант, сутенер, полицейский, красивые женщины, старые бродяги, ротозеи, замечающие все, и люди занятые, не замечающие ничего…

Таким я помнила Рамблас с детства, таким он и предстал передо мной в то солнечное весеннее утро. Блуждая между цветочными киосками, я чувствовала, что всем своим существом впитываю в себя цвет, красоту, благоухание.

Я задерживалась у маленьких групп, слушающих уличных артистов и разглядывающих статуи, покрытые белой или бронзовой краской: принцесс и воинов, застывших в одной позе.

Я видела паренька, который стоял, опершись о толстый шершавый ствол столетнего платана. Видела широко улыбающуюся девочку, которая незаметно, ломая зеленую изгородь, приближалась к нему со спины, чтобы вручить ему розу. Видела удивление, великую радость, поцелуй и объятия галантного кавалера и его дамы. Видела сияющее весеннее утро и суету людей. А люди, эти настоящие артисты театра Рамблас, в свою очередь, выказывали любовь друг к другу. И мною овладели тоска и зависть.

Пытаясь утешиться, я стала рассматривать бриллиант, сверкавший на моем пальце, зарок моей любви. Но рядом с ним, словно в насмешку, поблескивал таинственный рубин, излучающий красный свет. Возможно, это только мое воображение, но мне казалось, что это странное кольцо жило собственной жизнью, и в тот момент я почувствовала, будто оно хочет мне что-то сообщить. Я покачала головой, отгоняя вздорную мысль, повернулась и посмотрела на молодых влюбленных, которые, взявшись за руки, исчезали в толпе. И тогда мне почудилось, что я увидела его. Это был тот самый тип из аэропорта, седой и одетый в темное. Он стоял у одного из киосков с большим развалом газет и журналов. Тип делал вид, что просматривает какой-то журнал, но на самом деле глядел на меня. Когда наши взгляды встретились, он снова уставился в журнал, потом вернул его на развал и удалился. Я очень испугалась и пошла дальше по бульвару, спрашивая себя: тот же это человек или нет?

— Конечно, я помню этого человека! — Тридцатипятилетний Альберто Кастильо приятно улыбался. — Что и говорить, впечатление потрясающее! Я этого никогда не забуду!

— Что произошло?

— Он позвонил и сообщил, что собирается покончить с собой. Я был начинающим комиссаром и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Попробовал убедить его успокоиться. Но он, похоже, был более спокоен, чем я. Не помню, что я говорил ему, но никакие слова не помогали. Побеседовав со мной, он сунул пистолет глубоко в рот и вышиб себе мозги. Раздалось «бах». Услышав звук выстрела, я подпрыгнул на стуле. И только тогда убедился, что этот человек не шутил.

Когда мы отыскали его, он сидел на диване, положив ноги на столик. Дверь балкона, выходящего на бульвар Грасия, была открыта. Перед этим он пил дорогой французский коньяк и курил превосходные сигары. Он был в безупречном костюме и при галстуке. Пуля вышла через макушку. Дом был старинный и роскошный, потолки высокие, и там, вверху, у дорогого фриза с орнаментом из цветов и листьев, я увидел его кровь и часть темени. У него был проигрыватель старого типа для виниловых пластинок. На нем, как я заметил, стояла пластинка с музыкой в исполнении Жака Бреля. Я понял, что именно эту музыку я слышал, когда мы говорили по телефону. До этого он слушал «Путь на Итаку» в исполнении Льюиса Льача.

Я закрыла глаза. Мне не хотелось представлять себе эту сцену. Какой ужас!