Мария Каллас - Клод Дюфрен

Не успели отзвучать последние ноты, как Дзенателло с чисто итальянским пылом заключил Марию в объятия и взволнованным голосом заявил:

— Дитя мое, такого голоса я ни разу не слышал за всю свою долгую карьеру!

Стоит ли удивляться, что после столь хвалебного отзыва он тут же пригласил Марию на роль Джоконды. Все происходило так, как предсказала Эльвира де Идальго: именно на итальянской земле должна была взойти звезда Марии Каллас.

До возвращения в Европу оставалось всего несколько месяцев. Мария работала как одержимая. Она знала, что настал поворотный момент в ее жизни. На карту были поставлены ее дальнейшая судьба и карьера. И в то же время, несмотря на то, что она по-прежнему проводила все дни напролет у четы Багарози, она уже начинала тяготиться их опекой. Чувствовала ли она, что ее друзья не были так уж бескорыстны в отношениях с ней, как уверяли? А может, как впоследствии с ней не раз случится, после первых восторгов после знакомства с кем-либо она очень быстро разочаровывалась, ей надоедали старые привязанности и хотелось видеть новые лица? Так она снова поступила и в отношении Евангелии; между Марией и ее матерью росло отчуждение, хотя на первый взгляд она вела себя как примерная и послушная дочь. Однако ее мысли были теперь заняты совсем другим. В той жизни, на пороге которой она стояла, не было места для Евангелии. Между тем мать развернула вокруг дочери бурную деятельность. Она была убеждена, что отъезд в Европу должен стать первой ступенькой к мировой славе. И хотя Евангелия оставалась в Соединенных Штатах, она взяла на себя все хлопоты по подготовке к отъезду Марии и, в частности, собрала ей новый гардероб. В то время девушка не уделяла большого внимания модной одежде, и Евангелия прилагала множество усилий, чтобы подготовить ей то, что она называла приданым. Однако, как и прежде, денег катастрофически не хватало. И, как всегда, они обратились к доктору Лонтцаунису. Он пошел им навстречу. Однако выделенная им сумма не позволяла разгуляться: Мария поехала за океан в скромном платье и с костюмом, напоминавшим школьную форму… И это никак не возвещало о том, что всего несколько лет спустя заправилы высокой моды найдут в ее лице самую активную клиентку.

Было решено, что Мария отправится в дорогу вместе с Никола Росси-Лемени и Луизой Казелотти. Супруга Эдди тоже надеялась получить на родине ангажемент, но, главное, Багарози посчитали, что будет лучше, если они будут держать Марию в поле зрения. И в самом деле, за несколько дней до отъезда Эдди заставил девушку подписать новый контракт, еще более подробный, чем предыдущий, где подтвердил свое право на десять процентов от всех гонораров певицы в течение десяти лет. Впрочем, Эдди с большим трудом получил подпись своей протеже. Мария оттягивала это под любым предлогом до последней минуты. В ней уже тогда проглядывали черты Каллас, которая ко всем и ко всему относилась с крайним недоверием, часто вполне оправданным, что, впрочем, приносило ей немало душевных мук.

Наконец в конце июня 1947 года на пристани в порту Нью-Йорка Мария довольно холодно попрощалась с матерью и Эдди. Пароход взял курс на Неаполь, увозя на своем борту молодую актрису, у которой за душой не было ничего, кроме несравненного голоса и твердой веры в успех. Когда Мария вернется в Нью-Йорк, она будет встречена с королевскими почестями.

Было бы большим преувеличением назвать роскошной гостиницу «Академия», где по прибытии в Верону остановились Мария и Луиза. Да и переезд из Неаполя в переполненном душном вагоне второго класса отнюдь не походил на путешествие оперной звезды. Стоя в тесном коридоре, Мария едва не падала в обморок от духоты; однако она стойко переносила все тяготы пути, а ее мысли были заняты предстоящим испытанием. Она понимала, что в Италии, матери всех искусств и, главное, бельканто, должна была решиться ее судьба. Впечатление, которое она произведет на публику в театре «Арена ди Верона», определит ее артистическое будущее.

Волновалась ли она 30 июня 1947 года, отправляясь вместе с Луизой на ужин в ресторан «Педавена»? В тот вечер ей представилась возможность познакомиться со многими участниками труппы, в частности с Туллио Серафином. Он должен был дирижировать оркестром во время представления оперы «Джоконда». Маститому маэстро в то время было около семидесяти лет; он уже давно достиг вершины славы; на всех мировых оперных сценах он помог прославиться многим исполнителям, в том числе американке Розе Понсель, с которой впоследствии будут сравнивать Марию Каллас. Нет ничего удивительного в том, что у девушки от страха дрожали коленки, когда убеленный сединами мэтр с улыбкой говорил ей, что рассчитывает на ее молодые силы. Еще больше ее смущали слова Гаэтано Помари, которому доверительно сообщил Туллио Серафин, что, по мнению Дзенателло, она должна потрясти публику своим талантом. Помари был человеком достаточно любопытным. Режиссер-постановщик и одновременно… ресторатор. На его плечах тяжелым грузом лежала ответственность за организацию фестиваля в Вероне, поскольку Дзенателло частенько отсутствовал; в то же время Помари принадлежал ресторан «Педавена», где собирались приглашенные на фестиваль артисты.

В небольшой комнате над рестораном, куда поднимались все кухонные запахи, располагался его кабинет, где он работал над постановкой оперы.

На протяжении ужина Мария, смущенная присутствием незнакомых ей говорливых и шумных итальянцев, хранила молчание, словно набрала в рот воды. Между тем девушка прекрасно владела итальянским языком: она освоила его, когда разучивала роли, а усовершенствовала во время оккупации своей страны солдатами Муссолини. Однако для тех, кто знал характер Марии, в ее молчании не было ничего удивительного: девушку сковывал безотчетный страх перед незнакомыми людьми, что будет повторяться с ней и в будущем. С годами эта странная черта характера Марии только усугубится. Певица сразу же подозревала каждое новое лицо, представленное ей, в недобрых намерениях по отношению к ней. И эти подозрения, как правило, оправдывались!

Итак, Мария скромно отсиживалась в своем углу, как вдруг в какой-то момент, а было уже довольно поздно, она услышала громкий возглас Гаэтано Помари:

— Посмотрите, кто к нам пришел!

И тотчас со всех сторон раздались крики, обращенные к вновь прибывшему:

— Баттиста, иди к нам за стол! Иди скорее!

Тот, кого приглашали разделить трапезу, был низкорослым пятидесятилетним господином самой заурядной внешности и с брюшком. Он уселся напротив Марии. Вот так, скорее в гастрономическом, нежели творческом контексте в жизнь Каллас вошел Джованни Баттиста Менегини.

Можно только гадать, что толкнуло рослую двадцатичетырехлетнюю девицу плотного телосложения в объятия такого коротышки. К тому же он был старше ее на целых тридцать лет! При виде этой парочки на ум тут же приходила карикатура, вышедшая из-под карандаша Дюбу. Возможно, Марию влекло к Менегини желание избавиться от собственных комплексов и обрести уверенность в себе. Внешность добропорядочного преуспевающего буржуа, обходительные манеры, мягкий вкрадчивый голос произвели на девушку самое благоприятное впечатление. Она поверила, что этот человек поможет справиться с терзавшими ее тревожными мыслями и сомнениями. Благодаря интуиции он догадался о тайных переживаниях Марии и нашел нужные слова, чтобы показать ей, насколько он восхищен ею, что особенно удивило и порадовало девушку. Столь пристальное мужское внимание представлялось чем-то новым для Марии, пребывавшей до сей поры в полном неведении относительно мужчин и страхе перед ними! К тому же Менегини был опытным дамским угодником — он умел расположить к себе женщину. Проживая в городе, навеки прославленном героями Шекспира, этот старый холостяк был самым настоящим провинциальным ловеласом. Богатый промышленник, унаследовавший от своего отца небольшой кирпичный завод и со временем преобразовавший его в крупное производство, он с давних пор увлекался оперой… посредством общения с певицами и танцовщицами, что, безусловно, давало ему возможность так или иначе «соприкоснуться» со сценическим искусством. Кроме того, будучи старшим в семье, где было одиннадцать детей, и любимым сыном деспотичной матери, он до сих пор не допускал мысли о женитьбе; впрочем, до свадьбы с Марией было в тот момент еще очень далеко.