Кандагарский излом - Райдо Витич

Мы шли за Малышевым к штабу и настороженно поглядывали по сторонам. Нам улыбались, кивали, чуть ли не кланялись и старались спрятать грязные руки, расправить плечи.

Трое парней, лежащих в теньке и сладко потягивающих сигареты, резко сели и зачарованно уставились на нас. Один бросил, очнувшись:

— Ни фига ты, Мал!..

— Елы-палы, — протянул второй и, сорвавшись с места, куда-то побежал. Третий тяжело вздохнул и прищурился от попавшего в глаз дыма:

— Мама моя…

Буквально через пару секунд он оказался рядом со мной и, заглядывая в глаза, как преданная собака хозяину, спросил:

— Тебя как зовут, синеглазая?

— Олеся, — отчего-то смутилась я.

— Ни… чего себе! Меня Иван…

— Отвали, Лазарь! — бросил Малышев, отодвигая его от меня.

— Ладно, Мал, позже потолкуем, — ответил тот, и мне послышались недобрые, даже угрожающие нотки в его голосе.

— Да, шел бы ты, — отмахнулся Сергей. Иван отстал, остался стоять на дороге, глядя нам вслед.

Длинный барак назывался загадочно — модуль. Он стоял почти впритык в своему подобию — еще одному модулю. В первом располагались комсостав и штаб, в другом медпункт.

Мы пошли в штаб, уже зная, что нам предстоит познакомиться с начальством, и несколько робели, не зная, как нас примут.

В помещении стоял противный запах папиросного дыма, спирта и почему-то жженой резины. Слышался невнятный и злой бубнеж, стук и жужжание кондиционера, который, судя по предложенной ему работе, предпочел громко объявить забастовку.

Малышев попросил нас подождать, а сам смело шагнул за дверь. Я успела лишь разглядеть широкую спину сидящего за столом мужчины и железную кружку. Дверь захлопнулась, обдав нас густым запахом и дымом табака, от которого мы невольно закашлялись. Потом послышалось ворчание, мат и грохот, словно железная тара решила повоевать с кондиционером. Потом появились Малышев и поджарый усатый мужчина лет тридцати пяти. Сергей ушел, не посмотрев на нас, пунцовых от гостеприимного приема, а усатый подполковник представился:

— Зарубин Григорий Иванович, замполит бригады. Пойдемте к начштаба.

Любезность политрука нас несколько успокоила, а разъяснения, которые он дал по дороге в другой кабинет, окончательно расположили к нему.

— Комбриг сейчас не в том состоянии, чтоб принимать новоприбывших. Жену похоронил — «духи» сняли… Горе. И зампотыл, и замкомбрига в том же состоянии — большие потери. Но мы без них разберемся, девчата, правда? Можно понять людей. Вы, я вижу, испугались слегка? Пьяный, что не скажет? Вы уж на сердце-то не берите.

— Да нет, мы ничего, мы понимаем. Примите наши соболезнования.

— Да… что они? — отмахнулся мужчина, и я почувствовала себя черствой эгоисткой, ляпнувшей нелепость.

Мы прошли в довольно чистый кабинет и удостоились хмурого взгляда огромного, как глыба, мужчины.

— Начштаба, товарищ Кузнецов Валерий Васильевич, — представил его Зарубин и, указав нам на стулья, начал изучать наши документы.

— Вы, значит, Олеся Сергеевна Казакова? Будете секретарем-машинисткой? Приятно познакомиться. Со своими обязанностями и местом работы ознакомитесь, я думаю… — Зарубин глянул на Кузнецова, тот ответил неопределенной гримасой и залпом отправил в рот всю жидкость из кружки, что сжимал рукой.

— Н-да, завтра, — кивнул, крякнув, Григорий Иванович. — Сейчас работы нет. Да и какая работа, если вы только прилетели? Вам отдохнуть надо. А вы у нас Виктория Михайловна? Угу. Думаю, вам стоит заглянуть в медчасть, познакомиться со своим непосредственным начальством и… отдохнуть, конечно, до завтра. Сержант Малышев ждет вас. Он отведет в ваш модуль. Обживайтесь, получайте, так сказать, необходимое, а завтра… Да, в вашей комнате остались вещи убитых — вы их сложите в угол, а завтра мы заберем.

Кузнецов неожиданно крякнул и, уставившись мне в глаза мутным взглядом, просипел:

— Варенька…

И рухнул лицом в стол, громко захрапел. Зарубин смущенно развел руками:

— Привыкайте, девушки. Служба — дело тяжелое.

Медпункт сверкал чистотой. У открытого окна стоял высокий, черноволосый мужчина и курил, держа папиросу пинцетом.

— Здравствуйте, — поздоровались мы у порога.

Мужчина развернулся к нам, прислонился к стене и, пустив струйку дыма, задумчиво протянул:

— И вам, барышни, привет. С чем пожаловали, милые, в мои аскетические пенаты?

— Меня к вам определили, медсестрой. Вернее, санитаркой, — сообщила Вика.

— А-а? — выгнул бровь мужчина, с меланхоличным прищуром оглядев Логинову. — Рад, милая барышня. И как зовут чудесное видение, грезу моих суровых будней, соратника по скальпелю и нашатырю?

— Вика, — вздохнула та.

— А-а-а, — опять протянул тот. — А вашу очаровательно смущающуюся подругу не Лаура, случайно?

— Олеся, — выдавила я, во все глаза разглядывая чудака.

— О-о! «Олеся» Куприна.

— Нет, Казакова.

— A-а! Ну-у… у каждого свои недостатки. Колдунья с синими глазами, всю ночь ты будешь сниться мне… Меня Виктором родители назвали, а недруги кличут Барсук, по фамилии. Банальность: Барсуков — значит, обязательно Барсук, и не иначе. Н-да-с! Превратно не истолкуйте. А Рапсодия, то бишь, Расподьева Вера Ивановна, фэл-дшер наш незабвенный и бессменный, сидят вон в том кабинетике, что прозван грубо процедуркой. Да-с, новообретенные мои грезы, Рапсодия, именно Рапсодия расскажет вам суть существования науки медицина и вашего места в ней на ближайшие два года. Не смею вас задерживать.

Мы переглянулись с Викой и, не сдержав улыбки, картинно поклонились:

— Благодарим вас, сударь.

Рапсодии очень шло ее прозвище. Высокая, сдержанно-строгая и в то же время добродушно-милая женщина сорока с лишним лет приняла нас довольно приветливо, хоть и сдержанно. Единственное, что мне не понравилось, — излишнее количество ретуши на ее лице в слишком ярких для ее лет красках.

Мне до сих пор видится ее высокая, несколько мужеподобная фигура в белоснежном халате посреди белых салфеток, укрывающих железные столики процедурной. Серые стены, серые столы, серая кушетка, белые салфетки, белая простынь, белый халат… почти белые волосы женщины и ярко-фиолетовые тени на веках, густая черная подводка, румяна на щеках, малиновая помада и длинные, с желтыми и зелеными камнями, сережки ромбиком…

Это чудо, местный раритет, служило второй срок и являлось неофициальной женой зампотеха, майора Масонова — веселого, неутомимого колобка, и признанной матерью всей бригады. Нам она тоже заменила оставленных на родине родителей.

Она была первой женщиной, с которой мы познакомились. Второй стала наша соседка, обитавшая за стенкой нашей с Викой комнаты в женском модуле.