Корона скифа - Борис Климычев

Да… и вот этот Рак проехал мимо меня в шикарном экипаже, пара каурых жеребцов такая, что и графу какому было бы не стыдно. Разве полиция не знает о его делах? Да его личность такая приметная, что ни с кем не спутаешь. Но бандиты всегда откупятся, и церберы эти ловят людей жаждущих свободы, и мучают их.

Адам Флориан нажал пальцем на сучок в стене, она раздвинулась. Обнажился тайник.

— Смотрите! — сказал Флориан, — вот это портрет графа Августа-Мориса-Беневского!

Все посмотрели на двухметровый потрет красавца в польской военной форме. Он был в рыцарских доспехах и с большим бантом на груди.

Граф Беневский поднял восстание в ссылке на Камчатке, увел корабль со ссыльными на Мадагаскар. После он был в Париже любимцем французского короля. Свободолюбивый граф был одарен чинами и орденами.

Затем Адам-Флориан вынул из тайника саблю с серебряной рукоятью, и поляки стали по очереди благоговейно целовать лезвие. Это была сабля самого Тадеуша Костюшко, бережно здесь сохраняемая. А, может, кому-то хотелось верить, что это сабля самого Костюшко. Вера ведь всегда помогает.

Одна из стен тайника была украшена резьбой по дереву. Барельеф изображал кандальника за решеткой. На столе — одинокое распятие, а под столом — крупные тюремные мыши.

— Кто это изваял? — спросил Ядринцев.

— Это работа моего недавно умершего в Иркутске друга, гениального скульптора Игнатия Цезиха. В Вильно по просьбе патриотов он сделал формы для печатания денег. И попал в каторгу. Многие замечательные надгробия над умершими в чужбине поляками соорудил он. Только ему самому памятник изваять было некому.

И звучали песни и стихи, и русские, и польские. Была и сатира. Ядринцев прочел памфлет, в котором узнавался красавчик-губернатор, гоняющийся за каждой юбкой.

— Нам надо всегда быть вместе! — сказал Адам Флориан.

— Вы совершенно правы, дорогой друг! — воскликнул Потанин, — на земле есть всего две национальности: честные люди и негодяи. Вот и всё. И две эти национальности всегда будут враждовать. И победят честные, я в этом уверен, рано или поздно, но победят!

Когда гости собрались расходиться, Адам Флориан предложил Потанину:

— У нас в теплице есть славные тайники, ни одна собака не разнюхает.

— Спасибо! — рассмеялся тот, — мы воспользуемся вашим приглашением, если наши собственные тайники будут раскрыты. А пока что у нас есть укромное местечко. Так что спасибо, и до свидания! Будем вместе приближать победу разума! Главное — просвещение нужно народу! Тогда и революционеров будет больше. Безграмотного проще опутать, обмануть.

Покинув теплицу, единомышленники дружно направилась к большому ключу. В воздухе пахло весной, хотя еще и лежал снег. От воды поднимался пар, и клочьями проплывал в свете луны. Матово серебрились березы. Ядринцев достал из внутреннего кармана пальто флейту, протер платком её мундштук, и заиграл чарующую мелодию.

— Что это? — спросил Потанин.

— Немецкая народная песенка, когда был в Германии, услышал и записал. В песенке говорится, что жизнь и со всеми лишениями всё равно прекрасна. И мелодия вроде простая, но сколько в ней милого очарования.

— Отчего же в теплице не сыграл?

— Это может привлечь филеров. А так я играю возле ключа, если кто и услышит, кому какое дело? Захотелось человеку поиграть возле ключа и все тут. У флейты высокий звук и она слышна далеко.

— Дай бог, чтобы нас было слышно всегда далеко! — сказал чувствительный и импульсивный Григорий Николаевич Потанин.

Томск предстал перед пассажирами парохода ранним солнечным утром во всей своей красе. "Каролина" медленно шла по широкой Томи. С реки очень хорошо были видны купола церквей на холмах, шпили кирхи и костела. Купы деревьев спускались по холмам, солнечное марево дрожало над водой, пахло прибрежными тальниками, водорослями, тиной.

Причал был выстроен в виде старинного терема, неподалеку от пристани были видны ряды сложенных штабелями огромных бочек.

На шпиле причального домика трепыхался трехцветный российский флаг: верхняя полоса — белая, средняя — желтая, а нижняя — черная.

На причале сидел оркестр пожарной команды. Сияли начищенные до ослепления медные трубы, и медные каски пожарников. И как только были кинуты чалки, и пароход отрывисто загудел, приветствуя население Томска, то сразу же грянул и оркестр. Музыканты изо всех сил раздували щеки, и гудок был заглушен маршем, чего собственно пожарники и добивались.

Прибытие парохода было великим событием, на пристани столпилось с полгорода, здесь были мужчины и женщины разного звания, кто с букетами цветов, кто с лорнетом или биноклем, сновали в толпе продавцы пирожков, копченой рыбы и мороженого.

Извозчики выстроились в ряд, в строгой последовательности, которую установил их староста, и ждали пассажиров, предвкушая хорошие чаевые, у каждого извозчика на груди сияла начищенная толченым кирпичом медная бляха с номером. Шикарные экипажи ожидали важных господ, толклись в толпе переодетые шпики и прохаживались по дебаркадеру полицейские.

Поцелуи, смех, зонты и пелерины, цилиндры, английские кепи с пуговками на маковке, изредка — широкополые боливары, шляпки с вуальками и цветастые платки, всё смешалось под гром оркестра.

Пароход быстро пустел, оставались лишь каторжники в своем загоне, их обычно выводили после того, как с пристани уезжала приличная публика.

Матрос, осматривавший опустевшие каюты, прибежал к капитану:

— Так что, прошу прощения, в одной каюте пассажир остамшись!

— Как это? — вынул трубку изо рта капитан.

— Не могу знать!

— Думкопф! Чертячий сын! Идем смотреть!

Пассажир был не то пьян, не то болен, даже капитан не мог определить. Кое-как пассажира растолкали. Он пытался что-то сказать, но язык у него не шевелился, он моргал, его тошнило.

Принесли ему рюмку коньяка, после которой пассажир наконец обрел дар

речи.

Это был Улаф. Он рассказал капитану, что купец Лошкарев был очень любезен, и предложил ему выпить домашней настойки, которая называется "Медвежий шиш". Так сказал уважаемый коммерсант. Настойка Улафу очень понравилась, хотя он почувствовал её необычный вкус. Он выпил две рюмки, а больше он ничего не помнит. Где же господин Лошкарев?

— Искать его, доннер ветер, в поле! — воскликнул немец. — Все пассажир сходиль. Вам тоже надо сходиль…

Улаф поискал глазами свой саквояж, — его не было. Встревоженный, он обшарил карманы своего сюртука: ни денег, ни документов.

Что было делать? Улаф был в отчаянье. Капитан посоветовал обратиться к полицейскому на пристани.

В карманах Улафа было пусто, и он быстро прошагал мимо извозчиков, смахивавших щеточками несуществующую пыль с сидений своих экипажей, и приглашавших Улафа прокатиться.