Девушка со снайперской винтовкой. Воспоминания выпускницы Центральной женской школы снайперской подготовки. 1944-1945 - Юлия Жукова

Однажды произошел очень неприятный случай со мной. Нас вывели в поле на тактические занятия. Уже стояла осень, было холодно, накануне прошел сильный дождь, везде стояли лужи. Мы бежали по чавкающей под ногами и налипающей на сапоги вязкой грязи. Мажнов командует взводу: «Ложись, по-пластунски вперед!» Я глянула — прямо передо мной огромная лужа. Быстро сделала два-три шага в сторону и легла. Слышу: «Курсант Жукова, встать, вернуться на исходную позицию!» Вернулась к этой луже, слышу следующую команду: «Ложись, по-пластунски вперед!» Легла в лужу, поползла. До сих пор, когда вспоминаю этот эпизод, физически ощущаю, как в голенища сапог, в рукава шинели вползает холодная липкая грязь. Я глотала слезы от бессилия, злости и ощущения униженности. Потом, разбирая действия курсантов, Мажнов сказал: «Если бы боец Жукова на фронте поступила бы так же, как сегодня, возможно, ее не было бы уже в живых».

Впоследствии я думала, что наш взводный был по-своему прав, и выжили-то многие потому, что учили нас жестко, в условиях, приближенных к фронтовым. Но тогда мы не любили и не уважали нашего командира. Он, вероятно, понимал это и ни разу не приезжал на послевоенные встречи выпускниц школы. А может быть, страдал, что ничего не добился в жизни, и не хотел, чтобы кто-то видел это. От одного из командиров мы узнали, что после войны Мажнов вернулся в свое село и оставался рядовым колхозником. Ему это, наверное, трудно было пережить.

О проделках нашего взводного командование каким-то образом все-таки узнало. Его сняли с должности и направили на фронт. Младший лейтенант пришел проститься со взводом, но сочувствия или сожаления никто из нас не проявил, прощание вышло сухим. Возможно, мы были не правы, все-таки человек уезжал на фронт.

Нашим новым командиром стала младший лейтенант И. Папихина, выпускница Рязанского пехотного училища. Она же, кстати, сопровождала наш эшелон на фронт.

Вскоре и всех остальных командиров взводов — мужчин сменили женщины. Стало чуть проще. Это не значит, что у нас уменьшились нагрузки или нам делались какие-то поблажки. Нет, просто нас лучше стали понимать.

Уехала на фронт и старшина М. Логунова. О ней все искренне сожалели. Новая старшина не запомнилась, то ли из-за краткого пребывания в этой должности, то ли по другой причине.

…Уставали мы невероятно. Но молодость брала свое, девчата порой озорничали, проявляли непослушание, убегали в «самоволку». За каждым проступком неизбежно следовали наказания, но это никого не останавливало. Девчата шутили: «Дальше фронта не пошлют!» Самым тяжелым наказанием было лишение увольнительной: провинившийся терял единственную возможность хоть на короткое время вырваться из казармы, отдохнуть от утомительных занятий, немного развлечься. А самое унизительное — гауптвахта. Когда я видела, как какую-нибудь девчонку ведут туда под конвоем, без ремня, становилось не по себе. Мне, по счастью, не довелось испытать ни того ни другого. Однако и другие наказания, вроде внеочередного мытья полов в казарме, что я дважды испытала, настроения не улучшали.

И все-таки мы озорничали. Однажды уже осенью наше отделение в полном составе строем шло на полевые занятия. Шли мимо колхозного поля, на котором густо росла морковь. Вдруг сзади кто-то полушепотом дает команду: «Отделение, ложись. По-пластунски — вперед!» И все поползли по полю, торопливо выдергивая из земли морковку и набивая ею карманы. Потом с аппетитом хрустели сочной и необыкновенно вкусной добычей. Ели прямо немытую, потому что вымыть-то негде было. Только руками обтирали чуть-чуть. А что же наша сержант? Она на этот счет строгой была и подобное не позволяла вытворять. Где она была? Отошла в тот момент куда-нибудь? Или, по себе зная, что курсантки всегда испытывали чувство голода, просто закрыла на это глаза? Не знаю. При встрече через тридцать лет спросила об этом Машу, а она, оказывается, вообще не помнит того случая.

И еще одна история из нашей жизни.

Лето, стоит страшная жара… Мы просто изнываем в своих застегнутых на все пуговицы и туго перетянутых брезентовыми ремнями гимнастерках. Да еще на нас плотное, из желтой бязи нижнее белье, рубашки с длинными рукавами. Собираемся на полигон, идти 7 километров по открытому полю под палящим солнцем, а никаких поблажек командиры не дают, закаляют, приучают терпеть, преодолевать трудности. В общем, все недовольны, все потихоньку ворчат. Вдруг кого-то осеняет показавшаяся нам просто гениальной идея: «Давайте снимем нижние рубашки, без них все-таки легче будет». Но куда их девать? Естественно, под матрацы, другого места нет. Дружно сняли, спрятали. Пошли на занятия, почувствовали, что действительно стало намного легче, тело хоть чуть-чуть дышит. Возвращаемся и сразу под матрацы. А рубашек-то нет! Тут мы здорово трухнули. Понимали, что допустили серьезное нарушение дисциплины, безнаказанным оно не останется. Но главное — где наши рубашки? И что теперь делать? Доложить сержанту — страшно, покаяться старшине — еще страшнее, все знали ее суровый характер. Пока мы в растерянности стояли и рассуждали, что же теперь нам делать, дверь широко распахнулась, и появилась грозная старшина. В руках она держала наши рубашки. «Ну, — раздался ее зычный голос, — сознавайтесь, кто тут такой хитрый?» Мы вытянулись перед ней по стойке «смирно», молчали и ждали, что будет дальше. «Думаете, что всех перехитрили, открытие сделали, — иронизировала старшина. — Да до вас это проделывалось не однажды, вы не оригинальны». В тот раз старшина оказалась настроенной мирно, она раздала нам рубашки, прочитала неизбежную в таких случаях нотацию. «Но, — снова загремел ее голос, — если кто-нибудь еще позволит себе подобное, пеняйте на себя». В этот момент я посмотрела на Машу. Она стояла бледная, с крепко сжатыми губами, а в глазах ее я увидела и гнев, и недоумение. Только тогда я поняла, как мы подвели ее, ведь командир отделения отвечал за все, что вытворяли ее подчиненные.

Несмотря на все тяготы военной жизни и предельно жесткий режим, нам удавалось выкраивать немного времени на отдых, общественную работу. В нашем клубе постоянно устраивались концерты, танцы, просмотры кинофильмов. Многие курсанты активно участвовали в общественной работе. Каждый выбирал то, что ему нравилось. Я, например, с удовольствием занималась выпуском ротной стенгазеты. Моим делом было ее художественное оформление. Редколлегия работала дружно, нам удавалось сделать газету интересной и красочной. Мы умудрялись на одном листе ватмана разместить до 20–25 заметок. Они всегда были лаконичны, четки и били в цель. Кстати, этот опыт пригодился мне, когда я стала главным редактором факультетской стенгазеты в институте.

Иногда в стенгазете печатались мои стихи. Читать их со сцены я стеснялась, но в узком кругу, своим девчатам читала с удовольствием. Им нравилось. Аня Верещагина, например, была уверена, что я буду поэтом, и, как она рассказывала, после войны искала мои стихи в газетах и журналах. Но поэта из меня не получилось.

Предметом всеобщей гордости и любви курсанток была художественная школьная самодеятельность. На концерты наших доморощенных артистов с удовольствием ходили не только мы, но и жители поселка. Мне особенно запомнилась исполнительница цыганских песен и романсов Тамара К. Ее выступления неизменно вызывали шквал аплодисментов. Надо сказать, что Тамара частенько злоупотребляла своей популярностью, при любой возможности старалась уклониться от тяжелой и грязной работы, ссылаясь на репетиции, позволяла себе некоторые вольности. Однажды возвратились мы с занятий и увидели, что Тамара сидит на верхних нарах, играет на гитаре и поет. На ней гимнастерка под ремнем, по форме надетая пилотка, а брюки… А брюки, изорванные, будто корова их жевала, свешиваются с верхних нар. Оказалось, что в тот день Тамара дневалила и должна была мыть полы. Не найдя половой тряпки, она решила использовать в этом качестве свои брюки. Они у нее изрядно порвались, старшина обещала выдать другие, но что-то тянула. Вот Тамара и решила ускорить дело. Мы дружно посмеялись над выходкой Тамары. Зато наша старшина М. Логунова, человек справедливый, но очень строгий, баловства не терпела. Она буквально рассвирепела, увидев, что стало с брюками, и отказалась заменить их, пригрозив, что заставит носить их до самого окончания школы. Пришлось нашей Тамаре на потеху всей роте целую неделю ходить в этих рваных брюках, которые теперь уж точно напоминали половую тряпку. Потом старшина сменила гнев на милость и выдала другие брюки.