Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой - Элизабет Тейлор

– режиссер прекрасный, но почему-то не понял, что я не способна играть слабых женщин, как ни старалась, все равно получалась стерва. Однажды основательно подвыпивший Монти рассмеялся мне в лицо:

– Что, Беси Мей, натуру не спрячешь? И не надо, в качестве стервы ты нравишься всем куда больше. Мне тоже.

Автору пьесы Уильямсу Теннесси фильм тоже не понравился, он говорил, что это насилие над моей сущностью, что я сама ни за что не позволила бы герою окочуриться посреди пустыни, как должно быть по тексту. «Наша Лиз за волосы притащила бы героя домой и тем самым спасла».

Я действительно не понимаю слабых женщин, хотя охотно прикидываюсь такой в случае необходимости. С годами обманывать становится все трудней, но не потому, что играть разучилась, а потому что все знают – Элизабет никогда не была слабой овечкой! Меня боятся и боятся давно. Правильно делают. Майкл, нельзя показывать слабость, если ты на виду, ею тут же воспользуются!

А Уильямса Теннесси я вспомнила еще по одному поводу. Как ты думаешь, что должен делать автор перед самой премьерой фильма, поставленного по его произведению? Нет, Теннесси не раздавал автографы и не давал пространные интервью, не метался по своему дому, заламывая руки в отчаянии, не глотал лекарства и даже не напился. Он стоял перед кинотеатром и… уговаривал зрителей ни за что не ходить на этот фильм, потому что тот неудачный!

Ты представляешь картину: перед входом мечется очумевший Уильямс и хватает за руки зрителей с билетами:

– Не ходите туда! Умоляю, не ходите!

– А вы кто?

– Я?.. Я автор!

Никакой рекламный отдел не способен выдумать столь изощренный рекламный трюк, да еще и бесплатный. А ведь Теннесси действительно так считал и уговаривал зрителей от души, а не ради привлечения внимания. Сначала Манкевич грозил выйти и побить Уильямса, но потом махнул рукой:

– Пусть дурит, все равно зал полон.

Кто же откажется посмотреть то, что так советуют не смотреть? Зал действительно был полон, а фильм оценили. За роль слабой женщины я была номинирована на «Оскара» и получила «Золотой Глобус». Вот и пойми, что нужно этим зрителям и академикам…

Приятным дополнением был огромный по тем временам заработок за съемки – 500 000 долларов за два месяца работы. Я вдруг обнаружила, что стала самой высокооплачиваемой актрисой Голливуда! Не помешал даже скандал с «уводом» Эдди.

Конечно, «Оскара» за кошку Мэгги мне не дали, видимо, в наказание за непомерные аппетиты в отношении мужчин, но я плевать хотела на все осуждения.

Да, забыла сказать, что меня осудила еще и Лига Арабских государств. Эти уже не за мужчин, а за принятие иудаизма. Да как строго осудили, нет, к расстрелу не приговорили, но запретили показы фильмов с моим участием у себя. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы их и до того видели, едва ли в арабских странах интересовались «Местом под солнцем». Но факт налицо – я изгой сразу везде, правда, высокооплачиваемый изгой, что несколько снижало негативные эмоции (их вовсе не было, плевать я хотела на шипение Хедды Хоппер и на истерики моралистов!).

Очень важно предчувствовать, в какой роли стоит сниматься, а в какой нет.

Умно? Ничуть! Я категорически не желала браться за картину «Баттерфилд, 8», которая принесла мне первого «Оскара»… До сих пор ее терпеть не могу и действительно не понимаю, за что там давать статуэтку. Роль высокооплачиваемой шлюхи казалась мне почти оскорбительной. Но MGM просто держала дуло пистолета у моего виска. Я предпочла сыграть, чтобы остаться живой, решив, что себе еще пригожусь.

Если уж я выжила после гибели обожаемого Тодда, то умирать из-за какой-то MGM просто глупо. Я была должна студии еще один фильм, причем сниматься предстояло за жалкие 125 000 долларов. Я решила: черт с вами, сыграю эту роль элитной проститутки, но при одном условии – дать роль в картине и Эдди! Не дадите, тогда я буду капризничать. Что мне стоит лишний разок заболеть, что-нибудь себе сломать и сорвать съемки?

MGM, на свою голову воспитавшая из меня звезду, теперь пожинала плоды своего воспитания. Чем уж я так приглянулась режиссеру и продюсеру в качестве проститутки, не знаю, наверное, что-то нашли, но, сколько ни кочевряжилась, студия покорно шла на мои условия. Эдди ввели в картину, попросив только об одном – доставлять меня на съемки вовремя.

Никакой Эдди со мной не справился бы, смешно на это рассчитывать, Фишер уже был у меня на побегушках. Со мной так нельзя, меня надо держать в жесткой руке и временами отвечать «нет» на мои капризы. Майк Тодд умел это делать, одной рукой лаская, он второй зажимал горло так, чтобы я не трепыхалась. Эдди хоть и желал быть копией Майка, этого не умел. Он лишь просил, и я первое время выполняла его просьбы.

Сначала все старались таким положением Эдди пользоваться, если что-то нужно от меня, просили Фишера, тот просил меня, я выполняла. Но постепенно я села Эдди на голову и превратила мужа в свое бессловесное приложение. Ужасно? Конечно, но надо понимать, что такую женщину, как я, нельзя держать в узде одними уговорами, нужна и плеточка. Кнут и пряник, а не одни пряники.

Но на роль Глории в «Баттерфилд, 8» он меня все же уговорил, просто объяснив:

– Лиз, ты должна студии фильм, не этот, так будет другой, и пока не отработаешь контракт, ничего другого сыграть не сможешь. Ты же знаешь студийную систему, будут предлагать всякую чепуху и не пустят ни к кому другому. Лучше сыграть и прекратить отношения.

Бедный вежливый Эдди! Я выразилась короче и ясней:

– Ты прав, чтобы развязаться со студийным дерьмом, я должна сыграть в этом дерьме.

Ругайся, не ругайся, а сниматься пришлось…

Майкл, ты знаешь, что такое взаимодействие с режиссером. Так вот, чтобы показать, что я считаю фильм и все, что с ним связано, большой кучей навоза, я не разговаривала с Дэниэлом Манном все время съемок, все дни, а по окончании даже написала на зеркале помадой: «Кусок дерьма!» Режиссер не виноват, но пострадал первым.

Подозреваю, что ярость и злость помогли не выглядеть бесцветной, я изливала свою злость на принуждение, на студию, на всех, кто заставлял работать над нелюбимой ролью, а получалось, что изливаю на ту жизнь, которая по этой роли полагалась. Впечатляюще… Эпизод, где я пишу на зеркале «Не продается», снят с первого дубля, у меня было такое выражение лица, что Манн ни за какие деньги не