Игра на выживание - Ники Сингер

Папа любит.

Но они этого не сказали.

Все, что они тогда сказали: «Беги!»

Все мужчины выходят, и задний борт снова с грохотом закрывают.

А потом – тишина.

Тишина.

Тишина.

Тишина.

И снова начинает плакать ребенок. Мне кажется, дети интуитивно лучше взрослых понимают, что происходит.

Во второй раз заводится двигатель грузовика. Но теперь до остановки я в своих подсчетах дохожу только до безымянного пальца правой руки. Четыре минуты.

Фургон открывают.

– Несовершеннолетние на выход! Только те, кто без сопровождения.

– Вставай, – говорю я мальчику, и мы встаем.

На этот раз даже те, кто не понимает английский, понимают команду. Все встают. Просто на всякий случай.

– Я сказал – несовершеннолетние!

Нас человек восемь. Команда немытых подростков без присмотра. Все моложе пятнадцати.

Мужчина-охранник открывает клетку напротив и выгоняет оттуда четырех подростков лет одиннадцати-двенадцати. С этими ребятами нет взрослых, которые попытались бы их удержать, начали бы кричать на охранников. Да, оставшиеся в клетке женщины что-то бормочут себе под нос, но не громко. Им совсем не хочется подставляться, – похоже, им и без нас есть о ком волноваться.

К нашей клетке подходит женщина-охранница. Крупная такая. А бронежилет делает ее еще крупнее.

Она показывает на мальчика и командует:

– На выход.

Я киваю мальчику и собираюсь выйти следом за ним.

– Ты остаешься, – говорит охранница.

– Мне четырнадцать, – говорю я.

– Кто бы сомневался.

– Возраст указан в моих документах. Я родилась на острове Арран.

– Скажешь это на иммиграционном контроле.

Мальчик смотрит на меня.

– Я уже проходила паспортный контроль, – говорю я. – В Хитроу.

– Хитроу в Англии, – говорит охранница. – А мы в Шотландии.

– Если я старше четырнадцати, – я неожиданно для себя слышу в собственном голосе нотки паники, – если вы считаете, что я взрослая, тогда его нельзя считать ребенком без сопровождения. Вы не можете его увести. Вы не можете нас разлучить.

– Нас? – переспрашивает охранница. – Ты теперь мамашей заделалась?

Мама.

– Нет, – отвечаю я и добавляю: – Я его сестра.

Чувствую какое-то движение поблизости. Это мальчик встал рядом.

Охранница смотрит на нас.

На меня, кельтских кровей, белую, с голубыми глазами. И на мальчика-африканца с бронзовой кожей и глубокими, как чашки, карими глазами.

– Я, по-твоему, вчера родилась? – спрашивает охранница и с такой силой тыкает меня дубинкой в грудь, что я падаю.

Но мальчик продолжает держаться за меня. Охранница его отцепляет и выволакивает из клетки. А потом запирает за собой дверь.

– И чтоб ты знала, – говорит напоследок охранница, – я могу делать все, что захочу.

Едем дальше. Время в пути занимает три пальца. Грузовик останавливается, и задний борт грузовика откидывают в последний раз. Но теперь все обходится без криков и солдат. Оставшихся женщин и детей конвоируют обычные охранники.

Впереди вижу собранную из секций будку с табличкой «Регистрация 3». Иду медленно. Во-первых, мне все еще тяжело дышать после удара дубинкой в грудь, а во-вторых, чтобы мысленно составить карту местности, надо сохранять спокойствие. То, что пункт регистрации не был построен специально для этих целей, ясно с первого взгляда. Распределительный центр в Хитроу, современное здание из бетона и стали, с виду был очень похож на тюрьму. За время в пути я заметила одну закономерность: дальше от крупных городов или так называемых центров силы все дома выглядят проще и вообще похожи на временные сооружения. Этот распределительный пункт на тюрьму не похож – просто комплекс кирпичных зданий, которые когда-то давно выглядели очень даже солидно. Как по мне, изначально они могли быть школой. Много окон, но некоторые зарешечены, причем недавно. То есть варианты у меня есть, хотя их и маловато. По верху забора метров пять высотой натянута спираль колючей проволоки.

В пункте регистрации меня сразу отделяют от тех, кто идет с детьми. Я стою в очереди одиноких «взрослых» женщин. Большинство из них примерно моего возраста, но определить точнее сложно.

«Постарайся не принимать все это на свой счет, – говорил мне в Хитроу Фил, тот, у которого я украла огниво. – Для несовершеннолетних разработаны специальные инструкции и нормы. С ними в обязательном порядке беседуют соцработники, их осматривают доктора и психологи. Их не имеют права помещать в одиночные камеры. Все дело в ресурсах, Мари».

Очередь ведет к столу, за которым сидит имгрим. В ее распоряжении нанонет с голографическими клавиатурой и монитором и ручным иридосканером. И все эти штуки гудят. На самом деле кажется, что вся комната издает техношум. Странно, что я его забыла, ведь этот шум был саундтреком моей жизни. А теперь мне кажется, будто у меня возникли проблемы со слухом.

Еще на столе имгрима целая стопка прозрачных пластиковых пакетов. Возможно, они сделаны из водорослей. Это бесполезное допущение приходит мне в голову одновременно с воспоминанием о том, как мама говорила, что не будь она инженером, то, скорее всего, занялась бы длинноцепочечными полимерами. Задержанные подходят к столу, и имгрим, не отрывая глаз от голографического монитора, просто протягивает руку. Если у женщины в очереди есть документы, имгрим их забирает. Затем документы сверяются с данными на мониторе, задержанная проверяется иридосканером, ей выдается пакет и напечатанный на 3D-принтере браслет. В пакет складываются личные вещи задержанной женщины или девушки.

Над столом висит табличка:

«Все задержанные в процессе регистрации проходят досмотр с полным раздеванием. Все, кто попытается утаить какой-либо предмет, направляются в административный блок».

Табличка на двух языках: на английском и гэльском. Первым идет гэльский. Что значит «административный блок», не поясняется, но догадаться нетрудно.

Подходит моя очередь. Протягиваю документы. Имгрим смотрит на документы, на монитор, пробегает пальцами по виртуальной клавиатуре, сканирует мои глаза пультом-палочкой и снова смотрит на монитор.

Вот сейчас она поймет, что мне четырнадцать.

Я жду.

Имгрим нажимает на несколько подсвеченных клавиш. А потом просто отправляет мои документы ко всем остальным в настольный лоток и протягивает мне пакет.

А я стою и не двигаюсь.