Комиссар - Алексей Федорович Константинов

одиночку не справится, хотел как можно скорее броситься на выручку своему товарищу, но и приказа комиссара ослушаться не мог. Сообщение нужно было отправить в столицу и как можно скорее. Маловероятно, что Салтыков позволит убить своего близкого друга, особенно после Гарского сражения — если уж Захара не тронули, то Кирилла и подавно оставят в живых. Но в плен возьмут, а там черт его знает, как карта ляжет. Оболенский с Захаром много народоборцев перебили, если кто Кирилла узнает, может и без приказа горло ему посреди ночи перерезать, ничем не рискуя — товарищи не выдадут, а Салтыков защитить не сможет, не смотря на все свои навыки и влияние.

Захар прекрасно понимал, почему комиссар погнался за своим старым однокашником — не из-за Гришки, к которому, признаться по правде, они оба были безразличны, а из-за Сергея. Как тогда, при Гарске, Кирилл позволил ему уйти, потому что не желал смерти, так и теперь попытается его спасти. Когда прибудут представители чрезвычайки, они не станут разбираться, друзья тут или враги, начнут стрелять всех неблагонадежных. С представителями подполья и подавно церемониться не станут: как только выловят Салтыкова — убьют. Кирилл всё это прекрасно понимал, поэтому в самоубийственном порыве и бросился спасать друга, чтобы снова попытаться убедить перейти на сторону народников либо бежать за границу. Захару это не нравилось, но преданность Кирилла своему товарищу не могла не восхищать пережившего так много предательств солдата.

Захар собирался продолжить путь и ночью, но когда стемнело понял, что ничего у него не выйдет: вокруг не видно не зги, лошадь вымоталась, сам Захар с трудом держался в седле, глаза смыкались. Продолжать поездку в таком состоянии безумие — он свалится в какую-нибудь придорожную канаву и сломает себе шею. Торопиться нужно не спеша. Поэтому остановившись у ближайшей лужайки, Захар расседлал лошадь, позволил ей попастись, сам достал длинную веревку и стал обматывать ее вокруг двух расположенных поблизости деревьев. Эту хитрость как-то рассказал ему отец, когда они вместе с ним шли на дело. Якобы конокрад никогда не уведет лошадь, не разбудив хозяина, если один конец веревки примотать к ноге, вторым стреножить лошадь, а середину намертво закрепить, обмотав один и другой края вокруг деревьев и повесив туда колокольчик. Как только конокрад попытается освободить лошадь, колокольчик начнет звенеть и разбудит хозяина.

— А нас так могут поймать, отец? — спросил тогда обеспокоенный Захар.

— Куда там, — лукаво усмехнулся отец, взъерошив волосы на своей густой бороде. — Нас сам черт не поймает, сынок. Мы совсем из другого теста.

Вспомнив это, Захар улыбнулся. Да, их отец был страшно вороватым и, надо признать, Захар одно время гордился мастерством, которое перенял от родителя. В селе все ели хлеб, приготовленный из какой-то мерзкой смеси зерна и опилок, а у них в доме всегда водилась наваристая похлебка на мясе, маслянистая каша, даже сахар и сладости. Все знали, что отец конокрад, но поделать никто ничего не мог: сколько завистники не натравливали на них местных генералов, поймать на горячем не получалось. Отец только разводил руками, низко кланялся и, всегда со своей лукавой ухмылкой, приговаривал: «Ваш благородье, три дня ничего не евши, откель здесь конокрадство?»

Чиновники и генералы выходили из себя, иной раз руки распускали, но неизменно уходили ни с чем. Так продолжалось, пока не началась первая революция. У них в семье политикой никто не интересовался, потому событию никто значения не признал, думали, никого это не коснется. Но потом началась реакция, назначив нового премьер-министра, царь открыл ему карт-бланш на любые действия. Вылилось это в жесткую борьбу с революционным движением, поиски провокаторов и террористов там, где их никогда не было и быть не могло. По деревням начали ездить карательные отряды и на военно-полевых судах приговаривать к казням всех, кого ни попадя.

Как на зло, близ села, в котором жил Захар, какие-то оголодавшие озлобленные крестьяне сожгли усадьбу местного помещика. Примчался отряд во главе с генералом Голицыным, туда-сюда, выдавайте подлецов, учинивших поджог, поднимавших народ на крамолу или начнем по избам ездить да нагайками пороть всех подряд. Тех, кто сжег, так и не выдали, а вот чей-то завистливый язычок нашептал на отца Захара. Выволокли его из избы, давай расспрашивать что да как. Тятя думал и в этот раз отвертеться, как прежде голову опустил, под нос себе бормочет да на жизнь жалуется. А Голицын, присутствовавший там, как взъерепенится. «Говори, зачем поместье сжег!» — как заорет. Отец отнекивался, да вот только не помогло — в тот же день его и повесили в стороне от села, да уехали куда-то еще, дальше вершить свое революционное правосудие.

Вспоминая о тех днях, Захар ни на мгновение не сомневался, что настоящую массовую ненависть в народе царь вызвал именно тогда, заставив людей прислушиваться к разговорам народников, слова которых прежде считались клеветой. По крайней мере сам Захар стал непримиримым борцом против действующего режима в тот день, когда его отца казнили.

Закончив приготовления ко сну, нарармеец стреножил лошадь, свернул шинельку и положил ее себе под голову, укрылся имевшимися мешками, чтобы хоть как-то защититься от комаров, в изобилие имевшихся в лесу. Уснул он быстро, спал крепко, не услышал, как дернулась веревка, и пронзительно запел колокольчик — два волка и лисица шастали вокруг, постоянно переглядываясь друг с другом. Вреда нарармейцу причинять не стали, осмотревшись ушли.

Проснулся Захар с первыми лучами солнца, быстро собравшись, помчался дальше и уже во второй половине дня добрался до Талого. Небольшой поселок стоял на пересечении дорог, поэтому на улицах всегда царило оживление, имелись больница, школа, телеграф и даже суд. Впервые Захар побывал здесь еще до войны, когда ехал на юг вести агитационную работу. Но бедствия, обрушившиеся на страну, коснулись и Талого: школу и суд закрыли, больница держалась только на энтузиазме местного ученика чародея да доктора-бессребренника из столицы. Люди все еще появлялись здесь, и их было не мало, но богатых купцов и нарядных дам среди них уже не встретить — все больше нищие и беженцы, спасавшиеся из охваченных огнем гражданской войны регионов.

На Захара недоброжелательно косились — на юге и востоке виновными в развязывании войны считали народовольцев и их приспешников, поэтому нарармейцу нужно было держать ухо востро. Вспоминая текст шифровки, которую они использовали для пересылки сообщений по телеграфу, он поднялся по лестнице и вошел внутрь одноэтажного красивого здания — пожалуй, единственного строения в поселке, находившегося в хорошем состоянии. Стоявший без дела служащий, лениво посмотрел на него.

— Чего