Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС - Петр Шелест

Погода в Киеве отвратительная: холод, 2–3 градуса тепла, ночью ожидаются заморозки до –4 градусов. Сейчас 18.00, идет обильный снег, просто невыносимо от резкой перемены погоды, настроение угнетенное, просто несносное. Все в зелени и цвету, и все под обильным снегом, просто больно на все смотреть.

Переговорил с первым секретарем Крымского обкома партии Кириченко, сказал ему, что много идет разговоров по случаю неправильных действий на местах в связи с затруднениями обеспечения населения водой, в том числе в первую очередь Севастополя, где резко ограничивается подача воды. Надо принять дополнительные меры для обеспечения водой населения. Договорился о проведении в Симферополе в первых числах мая совещания по орошаемому земледелию вместо ранее назначенного в Херсоне. Там свирепствуют кишечно-желудочные заболевания. Зарегистрировано свыше 1500 случаев, сотни человек госпитализированы. Не стоит рисковать большим заездом людей в Херсон.

30 апреля. Принял академика Глушкова В. М., послушал его обстоятельную информацию о системе управления (ГАС). Очень много сложностей для внедрения в управление народным хозяйством государственной автоматической системы. Для этого надо почти в корне изменить, упростить структуру нашего управления, только тогда ГАС может принести пользу. Но у нас консерватизм — страшная сила. Если при Хрущеве несколько страдали от реорганизаций, то сейчас на все смотрят настолько консервативно, что во многом существующая структура управления народным хозяйством является тормозом. Что же лучше — смелость и знание дела или трусость и отворот от реальной жизни?

Май 1972 года. Первомайская демонстрация прошла хорошо, мое выступление тоже прозвучало неплохо. Было некоторое огорчение на обеде от отдельных лиц, чувствуется какая-то напряженность. Только в первой декаде мая празднуем 1, 2, 7, 8, 9 мая. Когда же работать? Безрассудно тратим дорогое время.

3 мая. В Меловском районе Ворошиловградской области днями открывается обелиск в честь освобождения первого села украинской земли от немецко-фашистских захватчиков. Это делается по моему предложению, надо послать на открытие кино— и фоторепортеров, корреспондентов, широко осветить это событие в средствах массовой информации. От ЦК КПУ и Совмина поставить корзину цветов.

4 мая. Позвонил Брежневу — проинформировал, как прошли первомайские праздники, рассказал об общей политической обстановке и нежелательных проявлениях, которые произошли за дни праздников. О работе промышленности и транспорта в праздничные дни. Эти же данные сообщил и Суслову, тот просто промолчал, под конец просто буркнул что-то невнятное. Разговоры с Брежневым и Сусловым были довольно сухими.

5 мая. Обсуждал вопрос с секретарями ЦК КПУ о проведении Пленума ЦК по идеологическим вопросам, в основу доклада взять материалы по подготовке к 50-летию СССР.

Ставлю уже в третий раз вопрос об организации музея истории Гражданской и Великой Отечественной войн. Об организации, создании, строительстве специального пансионата для старых большевиков. Непонятная инертность и безразличие в решении этих важных вопросов со стороны ответственных работников Совмина республики.

Писатель Бердник (фантаст) подал заявление в ЦК КПУ с жалобой на действия органов КГБ. Они его третируют, провоцируют, сделали обыск на его квартире. Он в знак протеста объявил голодовку и находится у себя на квартире. Поручил Федченко, заведующему отделом ЦК КПУ, переговорить с Бердниковым. К сожалению, все факты подтвердились. Вокруг всего этого создается нездоровый ажиотаж.

6 мая. Поступают жалобы на перебои в торговле молоком, хлебом. Хлеба расходится значительно больше, чем прежде; комбикормов нет, население в ряде случаев скармливает хлеб скоту. Надо установить контроль, куда уходит нестандартный и черствый хлеб и сколько такого хлеба по республике. Дал задание все проверить и доложить. С хлебом в стране складывается тяжелое положение. Безусловно, придется закупать значительное количество в США, Аргентине.

Рассматривал вопросы работы отраслей оборонной промышленности. Складывается тяжелое положение с освоением и производством новейшей военной техники и вооружения. Производство ракет с разделяющимися головками (кассетных) задерживается. Производство новых танков просто тормозится. Отзывы о наших ракетах в США не очень лестные. Надо, очевидно, в мае провести совещание ракетостроителей. Еще написать письмо в ЦК КПСС, в котором высказать тревогу по всем вопросам новой военной техники. Над военными нет никакого контроля, они что хотят, то и делают с военной промышленностью. Все это обходится в миллиарды рублей государству. Писать письмо в ЦК КПСС по всем этим безобразиям — это значит снова вызвать недовольство и какую-то «бешеную», хотя плохо скрываемую «ревность» Брежнева. А спрашивается, почему? Вот так и задумываешься, как же поступить?

9 мая. День Победы. В 11.00 возложение венков у обелиска Славы и Вечного огня. В 13.20 машиной выехал в Симферополь на совещание по орошаемому земледелию. По дороге посетил и ознакомился с Млиевской плодово-ягодной станцией в Черкасской области. Хорошее хозяйство, но беда наша, просто трагедия как везде: подсиживание, раздор, все это отражается на работе. Как избежать этого и когда мы избавимся от этого гнуснейшего порока?

Ночевал в Кировограде, рано утром выехал полями по Днепропетровской и Херсонской областям, поля везде хорошие. Ночевал в Новой Каховке, туда же подъехали руководители Крымской области.

11 мая осмотр орошаемых полей и поливной техники, посетил совхоз «Саки», очень интересное теплично-парниковое хозяйство, работает хорошо, рентабельно, собирает высокие урожаи овощей.

19 мая. В 10.00 в Свердловском зале Кремля открылся Пленум ЦК КПСС. Обсуждались два вопроса: 1. Об обмене партийных билетов — докладчик Капитонов. 2. О международном положении — доклад Брежнева.

По первому вопросу выступило пять человек. Затем до обеденного перерыва заслушали доклад Брежнева. Доклад Брежнева был каким-то возвышенно-торжественным, «всепобеждающим».

Во время обеденного перерыва я заметил какую-то суету: многие из членов политбюро как-то странно, скрытно пробирались на третий этаж в кабинет Брежнева, я туда приглашен не был. Поехал обедать в постпредство, со мной обедали Щербицкий, Ляшко, Дрозденко. Разговор как-то не клеился, довольно странно вел себя Щербицкий.

После обеда приступили к обсуждению доклада Брежнева. От Украины дали слово Ватченко, первому секретарю Днепропетровской области, хотя меня предупредили, чтобы я готовился выступать, и я готов был выступить.

Когда выступил четвертый оратор, Брежнев вызвал меня из зала в комнату президиума, правду скажу, что у меня что-то оборвалось — я почувствовал недоброе.

За последние месяцы между мной и Брежневым появилась какая-то холодность, натянутость, и причина мне еще не была совсем ясной. Я думал, что состоится откровенный, может быть, даже крутой и крупный разговор. Когда я вошел в комнату президиума, там сидел Брежнев и уже ждал меня; против обыкновения в прихожей стоял его порученец, меня это тоже несколько насторожило. Пошел общий, ничего не значащий разговор. Брежнев спросил, как дела, как настроение, что нового. Я старался проинформировать его о делах в республике, но, видя, что это все его совсем не интересует, умолк. Молчание продолжалось несколько минут. Затем Брежнев не без опаски повел разговор, что, мол, ты, Петр Ефимович, уже десять лет первым секретарем ЦК КПУ, может, пора тебе переменить обстановку. Когда долго работаешь на одном месте, притупляется чутье, надоедаешь ты людям и они тебе. Я прямо спросил его, о чем идет разговор, почему так скоропалительно и внезапно встал вопрос? Брежнев несколько замялся, но затем сказал: «Надо сменить тебе обстановку, перейти работать в Москву». Спрашиваю, какая причина этому, молчит. Только повторяет: «Надо сменить обстановку. С твоим опытом ты нужен здесь, в Москве. А там надо омолодить кадры, надо готовить смену. Давай согласие. Все будет хорошо — это я тебе говорю». Речь пока не шла о конкретной работе. Я сказал Брежневу: «Если вы считаете, что надо омолаживать кадры, делайте это. Но ведь в центре надо тоже омолаживать кадры. Какой мне смысл в 64 года начинать новую строку в моей жизни? И если это так, как вы говорите, что только нужно мне «переменить обстановку и омолодить кадры» и других претензий ко мне нет, то отпустите меня на пенсию, я, кажется, достаточно отработал и на хозяйственной работе, и на партийной работе». Тут он взбудоражился и сказал: «Что ты ставишь вопрос о пенсии, как Воронов в свое время о переходе на другую работу?» Я ответил: «Мне неизвестно, как ставил вопрос Воронов о переходе на пенсию, да он и моложе меня. Я прошу отпустить меня на отдых». Тут, очевидно сгоряча, Брежнев сказал: «А что об этом подумает партийный актив?» Я ответил: «Подумают, что я ушел по старости и по состоянию здоровья». Брежнев резко сказал: «Ты же здоровый как бык, на тебе еще можно ездить десяток лет. С чем тебе жалко расставаться? У тебя в Москве будет все — моя личная дружба, ты всегда будешь моим домашним другом, будем вместе ездить на охоту». Я ответил, что дело не в этом и не это главное, а действительно расставаться тяжело. Только десять лет проработал в ЦК КПУ, много остается еще неосуществленных замыслов и планов. Он мне ответил: «В Москве тоже возникнут планы и замыслы, ты пойдешь работать в Совмин зампредом». Не успел я опомниться и осмыслить это предложение, а он продолжал наседать: «А что, тебе мало? Ведь это зам. предсовмина такой страны! Будешь заниматься промышленностью, в том числе и военной, у тебя ведь огромный опыт, и он нам нужен в Москве». Я Брежневу ответил: «Дело не в том, мало или много, так не рассуждают, а дело в коренной ломке и целесообразности всей этой затеи. Вы мне скажите прямо: какая все же главная причина моей замены? Я старался работать с отдачей всех сил и умения, дела в республике идут неплохо». Брежнев на мой вопрос ответил: «По работе к тебе претензий нет, но так надо сделать для общей пользы дела. Отпустить тебя сейчас на пенсию не можем. Пройдет время, и уйдешь на пенсию, и хорошую пенсию. А сейчас ты должен быть в Москве. Давай согласие, и все члены политбюро правильно поймут этот твой шаг. Насчет работы, ее объема в дальнейшем посмотрим». С большой болью в сердце я сказал: «Ну что ж, если по-другому нельзя поступить, делайте как хотите». Он встал обрадованно: свершил «великое» дело, обнял меня, расцеловал и почему-то сказал: «Спасибо». На этом наш разговор с ним закончился. Он вышел в зал заседаний, а через несколько минут с большой горечью, поняв, что на этом моя политическая карьера закончилась, вышел и я в зал заседаний.