Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

В октябре, упорно пытаясь в очередной раз организовать для себя продолжительный визит в Боготу, Гарсиа Маркес размышлял о Нобелевской премии по литературе, которую вручили «нудному» англичанину Уильяму Голдингу, и Нобелевской премии мира, лауреатом которой стал борец за свободу и лидер «Солидарности» Лех Валенса. В это время пришла печальная новость: 19 октября в Гренаде был свергнут и казнен президент Морис Бишоп[1108]. Пять дней спустя США оккупировали остров, тем самым подтвердив все страхи Гарсиа Маркеса относительно американской политики в Карибском регионе. 28 октября ООН осудила вторжение, но это не дало никаких результатов, равно как не возымел эффекта и протест «железной леди» Маргарет Тэтчер, выразившей недовольство по поводу оккупации американцами одного из государств Британского Содружества. 23 октября Гарсиа Маркес в своей колонке поместил некролог убитому президенту и воспоминания о конференции Движения неприсоединения в Дели. В предстоящие недели Бетанкур выступит посредником между Кубой и США по вопросу о возвращении кубинских заключенных, арестованных на острове. Он постоянно был на связи с Гарсиа Маркесом, как последний сообщит о том колумбийцам в интервью в первых числах ноября[1109].

Как Гарсиа Маркес ни старался, он не был счастлив в Боготе. В прессе постоянно строились предположения по поводу того, трудно ли ему адаптироваться в Колумбии. Однако дело было не в Колумбии, а в Боготе. Прозаик Лаура Рестрепо рассказала мне об инциденте, случившемся в то лето: Гарсиа Маркес буквально несколько месяцев назад помогший боготскому журналисту Фелипе Лопесу получить доступ к Фиделю Кастро, теперь вызвался дать несколько уроков сотрудникам журнала Semana, которым руководил Лопес, сын Альфонсо Лопеса Микельсена. Они стали разбирать тему заголовков. В какой-то момент полный энтузиазма Гарсиа Маркес спросил, как бы присутствующие озаглавили сообщение о том, что его застрелили на улице по выходе из редакции их журнала. «Costeño убит», — быстро сориентировался Фелипе Лопес, едва заметно улыбнувшись[1110]. В Боготе звание лауреата Нобелевской премии не защищало от смертоносных выпадов олигархии и ее представителей.

В конце года Гарсиа Маркес отвлекся от текущих дел, чтобы выполнить обещание и в последний раз вернуться в Аракатаку. Это будет одна из его самых значительных поездок. Шестнадцать лет прошло со времени его предыдущего визита. Это путешествие фактически положит конец его «годичному отпуску». Спустя неделю он напишет любопытный репортаж о своей поездке под заголовком «Возвращение к истокам», подспудно перекликавшийся со знаменитым рассказом Алехо Карлентьера под таким же названием[1111]. Гарсиа Маркес признал, что его удивил оказанный ему там теплый прием (симптом вины? его всегда критиковали за то, что он не «спас» Аракатаку от экономической отсталости). Он сказал, что ничего не забыл; его обступили лица из прошлого, множество лиц, такие же, каким было его собственное, когда туда приезжал цирк. Но потом он заметил, что сам он никогда не мифологизировал Аракатаку, никогда не испытывал по ней ностальгии (как и по всему остальному, тем самым намекал он)[1112]. Слишком много говорилось о сходстве Макондо с Аракатакой, но теперь, возвратившись в город своего детства, Маркес убедился, что эти два города еще меньше похожи один на другой, чем когда-либо. «Трудно вообразить место более забытое, более заброшенное, более удаленное от путей Господних. Как тут не почувствовать, что твою душу раздирает возмущение?»

По окончании своего невеселого годичного отпуска он отправился встречать Новый год, как обычно, в Гавану. На этот раз Гарсиа Маркес пригласил Режи Дебре. Тот остановился в гостинице «Ривьера» вместе с ним и их старым другом Максом Марамбио (в прошлом личный телохранитель Альенде, он теперь исполнял важную роль посредника в интересах кубинских торговых организаций). По мнению Дебре, Гарсиа Маркес был все тот же и, «как всегда, в нем боролись два чувства: привязанность (к своему старому приятелю-латину) и сарказм (к слишком французскому французу, заносчивому и настороженному), при этом он поил меня „Вдовой Клико“, погружал в мир кино и песен Брассенса»[1113].

1984 г. выдался более удачным для Маркеса и крайне неудачным — опять — для Колумбии. Едва новогодние праздники закончились, он даже снял с себя обязанности дипломата, действующего в интересах Кубы, и принялся осуществлять ряд перемен: положил конец своему «годичному отпуску» и занялся настоящим делом — творчеством; бросил писать для своей еженедельной колонки и продолжил работу над романом, который начал писать летом того года, когда ему присудили Нобелевскую премию; из Боготы, где ему всегда приходилось тяжело, перебрался жить в Картахену, на северо-восточное побережье.

Визит в Аракатаку, как и ожидалось, вызвал у Маркеса противоречивые чувства. С одной стороны, это было возвращение в городок, который под названием Макондо он перенес в его наиболее любимые читателями произведения, в городок, вдохновивший его на создание первой книги «Палая листва» и романа «Сто лет одиночества». В то же время эта поездка подтвердила, что он был прав, пытаясь забыть тот период своей жизни: он фактически свел на нет свои отношения с Аракатакой, как во многом отверг и сам роман «Сто лет одиночества».

Теперь он собирался переписать свою жизнь — переписать переписанное — и заполнить некоторые бреши. Конечно, вряд ли нобелевского лауреата до сих пор мучили полученные в детстве психологические травмы и, в частности, эдипов комплекс, который развился у него вследствие того, что вместо отца его растил и воспитывал дед. До сего времени в своих произведениях он попросту опускал некоторые структурные факты и затушевывал проблему, вплетая в канву литературного повествования откорректированные реалии. Теперь ему предстояло вписать в историю своего дважды отвергнутого отца. Сам Габриэль Элихио приезжал в Аракатаку за год до того, как его сына наградили Нобелевской премией, и, как это часто бывало, постарался привлечь к себе всеобщее внимание. (Если Маркес что и унаследовал от отца, так это его кипучую энергию.) Но он также неподдельно радовался успеху Габито и впервые публично грелся в отблесках его славы.

В тот день, когда Гарсиа Маркеса назвали лауреатом Нобелевской премии, он объявил в прессе, что хотел бы построить дом своей мечты в Картахене. Надо сказать, что эта новость не была воспринята с восторгом в традиционалистской Картахене, где всегда предпочитали сохранять старые дома, а не строить новые, и у многих его возвращение вызвало смешанные чувства и даже протест[1114]. Сам он стряхнул с себя хандру, навеянную Боготой, и освежил свой имидж. Или, быть может, он просто чувствовал себя лучше на побережье Карибского моря. А возможно, сказалось то, что теперь он полностью посвятил себя любви. Как бы то ни было, перед друзьями и журналистами предстал новый Гарсиа Маркес. Теперь уже в традиционном для этого региона белом костюме, похудевший на пять килограммов, с аккуратной стрижкой, ухоженными ногтями, надушенный дорогим одеколоном, он прогуливался по улицам старой Картахены, по набережной в Бокагранде, по проспектам Манги, если, конечно, не гонял с ревом по городу в своем новом красном «мустанге»[1115].