Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

Если б мне знать, что он вернулся в Канаду, я бы попытался связаться с ним, потому что у него было бы больше шансов встать на ноги в Вильямс-Лейке, чем в Калгари, который сегодня стал очень тяжёлым городом.

Не знаю, смог бы я изменить ход событий, но мне жаль, что мне не выпало возможности хотя бы попытаться. А сейчас уже слишком поздно.

Фрэнка не стало, не стало и его проблем, но людям, которым он был дорог, надо было как-то справляться с этой утратой, с этой скорбью и — жить дальше. Я чувствовал себя опустошённым. Какая грустная и одинокая смерть: один, в машине, горы вдали, любимая музыка и — кот, ждущий, что из этого выйдет. Мне понадобилось время, чтобы смириться с этой смертью, чтобы дни мои снова прояснились.

Таков средний возраст: друзья уходят один за другим, с неумолимой последовательностью, затем наступает твоя очередь, и никого не остаётся.

Пока были деньги, ему жилось прилично, но вот бедности пережить он не смог: после лёгких денег тяжко давит железная пята нищеты.

Помимо всего прочего, мы сейчас в том возрасте, когда мужчина за 40 уже никому не нужен. Он отработанный материал, мусор для свалки человеческих отходов.

Я сам столкнулся с этим, когда мне минуло 40. У меня в жизни не было проблем найти работу, но когда я плавно перевалил через этот возрастной рубеж, вдруг выяснилось, что канадским газетам я больше не нужен. И дело было не во мне или моих журналистских способностях, причина была в числах, в возрасте, в предубеждении больших компаний против белых мужчин, посмевших пережить свою юность.

Господи, сколько моих друзей-товарищей умерли или покончили с собой. Сколько у меня фотографий мёртвых людей. Зато я теперь точно знаю, что не молод, и сомнений никаких…

И вот смерть — и разговоры о смерти — по-прежнему преследует меня: начиная с Вьетнама и кончая днём, когда Фрэнк отключил фары в долине Тэрнер-Вэлли. Настанет день — и придёт моя очередь, но для начала мне нужно ещё 50 лет, как минимум 50 лет!

Фрэнк обрёл покой.

Он, по крайней мере, не сорвался в запой. Хоть один поступок совершил правильно. Этого у него не отнять. Он умер трезвым, как на посту. А это что-то значит. Если б он только справился со своими проблемами, то умер бы от старости. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь… Наверное, в этом и состоит тайна, и когда пробьёт мой час, меня будут ждать все мои старые друзья. И я готовлюсь к этому, это будет великий шаг по Дороге Приключений…

Да, знаю, есть что-то ещё. Это не просто здесь и сейчас, а дальше — вечная тьма. Это — новое начало!

* * *

Весна 87-го, Калгари, ночь, весь в тёмном я трясусь по дороге в плотном потоке машин, чуть не въезжая на своём новеньком «брукс-шариоте» под брюхо многоколёсного грузовика. Мне 45 лет, и я покрываю по 120 миль в неделю. Каждую ночь, исключая воскресенья, я выезжаю в 20-мильный пробег и возвращаюсь, по-прежнему распираемый раздражением, так что входная дверь чуть не разлетается на куски.

Ярость гнала меня вперёд.

Годы, наконец, догнали меня. После нескольких месяцев издевательства над собственным телом левая голень треснула в трёх местах, и на два месяца врач прописал мне покой.

Теперь я мог только прогуливаться или кататься на велосипеде вокруг Гленморского водохранилища. Что я и делал. Целый день, каждый день. А до той поры до меня не доходило, что я кокетничаю с движением на крутых поворотах шоссе и стараюсь пополнить собой печальную статистику.

Сбережения мои почти кончились, нужна была работа, я начал её искать. Раз решил, что не хочу умирать, надо было найти способ зарабатывать деньги.

Я очень долго не занимался журналистикой; я понимал, что будет нелегко получить подходящее место в приличной газете. Моложе я не становился и уже семь лет не входил в число рабочего персонала.

Меня это мучило. По всей Северной Америке рынок был забит до отказа. Журналистов было пруд пруди, газет на всех не хватало. Редакции от Ванкувера до Галифакса были полны детьми бума. Приходилось учитывать и высокую текучесть кадров, и средний возраст этих кадров в 30 лет.

Тогда я подумал, что сколько лет живу в городе, столько и ненавижу его каждую секунду.

И ради чего?

Настала пора убираться из Калгари и начинать жить по-другому, зашибить деньжат и делать ноги. И тогда я выпустил из рук то, что не мог больше удержать. Я оставил прошлое ради нового. Поступая так, я оставлял часть себя позади, и пусть то были просто воспоминания о былых временах…

«Билли был счастлив — впервые за многие годы. Он нашёл лекарство от жизни. Если жить становится невмочь, у смерти всегда есть в запасе вечный сон. Он думал о том, как измотала его война в душе. Он подумал было оставить записку Кейти и объяснить, как сильно он её любит и почему решил кончить жизнь именно сейчас и именно таким образом, но потом пожал плечами и отбросил эту мысль. Нельзя было терять ни минуты. Момент настал. Он был уверен, что она поймёт. И никаких тебе трат на похороны. Она это оценит.

Билли процедил несколько нелестных слов о борьбе за жизнь, о мучительности такой борьбы и тщете жизни вообще, а затем прыгнул ногами вперёд в ледяную воду моря и, ещё плавая на поверхности, видел, как «Весёлый Роджер» медленно уходит вдаль и огни его растворяются в тумане.

Он услышал «Колыбельную» Брамса: она лилась из иллюминатора каюты капитана Саншайна и летела далеко-далеко над чёрными водами. Прекрасная, безмятежная мелодия, очень к месту…»

Многие годы шутил Билли о своей смерти, но под шутками скрывалась непереносимая боль и жажда обрести убежище, где бы его не достала война. Он говорил и мне, и коллегам-рыбакам, и даже Кейти, что не переживёт сорокалетия, что кинется в море на съедение голубым акулам. И 22-го мая 1986-го года, 18 лет спустя после возвращения из Вьетнама, в ста милях от мыса Монтаук-Пойнт на острове Лонг-Айленд, на борту 85-футового траулера «Весёлый Роджер», глубокой ночью, когда весь экипаж крепко спал, случай, которого он ждал, шёл ему в руки…

И он его не упустил.

Было ясно и тепло. Ему как раз исполнилось 40 лет, и в тот вечер он отмечал этот срок пребывания на планете Земля. Весь день он прикладывался к бутылке и был пьян. Очень пьян. Так нализался, что не мог связать двух слов.

Капитан Илайес Саншайн уложил Билли в постель и чуть-чуть посидел рядышком, прислушиваясь к его дыханию, — ни дать, ни взять отец у постели больного ребёнка.

Через час капитан и сам отправился на боковую: назавтра предстоял трудный день для него и для экипажа.

Он погасил свет, залез под одеяло и включил маленький магнитофончик, пристроенный у койки. Поставил плёнку «Прелестный мечтатель» — сборник любимых популярных мелодий — и стал слушать…

За «Колыбельной» Брамса последовала «Ту-ра-лу-ра-лу-рал», ирландская песенка, которую когда-то пела ему мать. Потом — «Когда захочешь на звезду», и не успела она отзвучать, как капитан Саншайн перевернулся на другой бок и заснул глубоким, спокойным сном, а музыка звучала и звучала в ночи, снова и снова…