КГБ против СССР. 17 мгновений измены - Александр Шевякин

Вот почему Андропов (…) фигура для левой прессы неприкосновенная.

Вот почему никогда не предававший КГБ Калугин на своих выступлениях говорит: „Не спешите осуждать Андропова. Его подлинная роль еще далеко не раскрыта“»[840]. Разумеется не стоит понимать совсем уж буквально, что любому сотруднику можно было вот так просто, взять и прийти «к Андропову за разъяснением» и где можно встретить «его ироничный взгляд из-под очков», но главное здесь — сам принцип… Человек, который понимает, что его структура давно уже вовлечена в стратегическую игру, начинает делать выбор: плыть ему по течению, или же восстать против хода вещей и… погибнуть. Даже на местах было не все гладко, как сообщают из Ярославля: «Сотрудники Управления заново проанализировали складывающуюся оперативную обстановку в области, провели перегруппировку сил и средств. Преобразования давались непросто, потребовалось время для преодоления сложившихся стереотипов мышления. В отдельных случаях принимались решительные организационные меры. В целом процесс демократизации не вызвал серьезного замешательства»[841]. Написаны-то эти строчки хоть и по горячим следам, но все же тогда, когда уже «демократия» показала, что у нее нет и не будет человеческого лица, а один только звериный оскал, да еще и с проамериканским душком. А как звучит: «Преобразования давались непросто, потребовалось время для преодоления сложившихся стереотипов мышления» и «в целом процесс демократизации не вызвал серьезного замешательства»… Хороши авторы из Ярославской ЧК!

Органы заняли еще одной реабилитацией. У высшего руководства это заняло не так уж и много времени. Если судить по открытым источникам, то В.М. Чебриков, например, направил 4 записки, принял участие в 7 заседаниях комиссии, поставил одобряющие резолюции на разосланных вкруговую документах и все. В.А. Крючков, в свою очередь, направил 11 записок, принял участие в 6 заседаниях комиссии, поставил одобряющие резолюции на разосланных вкруговую документах и на этом тоже все. Главное легло на плечи В.П. Пирожкова[842]. Были пересмотрены дела в отношении 838 630 граждан. Но дело не только в том, что в самый ответственный момент следователи и оперативники были заняты ерундой. Колоссальный пропагандистский эффект был в другом. КГБ, как прямой потомок ВЧК ОГПУ-НКВД, старательно забивал себе один гол за другим. Поясняющие к этому слова «свалить с больной головы на другую, тоже не совсем здоровую» звучат как-то слишком по-бытовому.

Противнику нужно было так высчитать свои атакующие действия, чтобы не получить достойных контрдействий советской стороны. Нужно было поставить нас в такие условия, когда отечественные спецслужбы не смогли бы ни в чем помешать разрушителям державы. Просоветски настроенной части КГБ нечего было противопоставить своему врагу. Это поведение просчитывалось давно. И было тут все примерно, как в великолепном фильме «Не бойся, я с тобой», — помните, есть такой с певцом Поладом Бюль-Бюль-оглы в одной из главных ролей? Атаман, внешне и манерами почти шайтан, поет в своей песенке, поясняя своей банде абреков неминуемый успех своих действий: «Ударишь в спину и не ждешь в ответ: интеллигент!// Интеллигенту от себя спасенья нет!»

В самом деле — многое делалось с учетом того, что достойного ответа нет и не будет. Вот такая частность для политики, как пол противника. Бризантная информация сливалась в СМИ, и на голову чекистов выливалось много грязи. И самыми оголтелыми были две дамы из газеты «Московские новости». Некто Наталья (отчество нигде не называется) Геворкян и Евгения Марковна Альбац. Про первую я читал, что ее папа — генерал ГРУ. А про вторую мы писали — через косвенные доказательства на суде по делу КПСС — что она из агентуры ГБ. Впрочем, стоит понимать, что среди мужчин было много журналюг, кто демонизировал КГБ. (Кстати, игра могла пойти и так, что потребовалось бы и этих дам убить с целью потом свалить все на комитетчиков. Но это так, к слову.)

Операция «Стреноживание» имеет ту ценность, что охрана перестает выполнять свою функцию. Это только на первый взгляд может показаться, что эта операция поначалу не имеет какой бы то ни было особой сверхценности, что идет вялотекущая фаза и она вторична, и ценна лишь только с точки зрения будущей перспективы: вот когда-нибудь придет время, и она станет приоритетной. На самом-то деле это далеко не так. Ее роль главная сразу же. Уже тогда у офицеров опускались руки, и система утрачивала свою защитную функцию. Позже стало известно, как ведут себя люди в такой ситуации. Свидетель погрома на окраине империи спрашивает офицера, который тупо смотрит на то, как на его глазах убивают людей, уничтожают имущество и проч.: «Как вы можете так отстраненно наблюдать, почему не помогаете людям?» — «Ага, — отвечает он, — чтобы завтра все газеты написали, что я каратель?» Ну что ж, хоть так объяснимо.

Поэтому-то и не удивительно, когда говорят, что «…с сотрудниками госбезопасности происходило нечто противоестественное. Те, кому наверху надлежало издавать приказы, не были уверены в том, что это надо делать. Те, кто их получал сверху, сомневались, следует ли их исполнять. Те, кому некуда было деваться, с одной стороны, выполняли приказы, с другой, делали все, чтобы их блокировать…»[843].

Вся советская система вдруг оказалась в западне: «Неумение противостоять невооруженной толпе парализует государственных служащих. Совершенно второстепенные вопросы о форме обращения с оппозицией для них становятся более важными, чем выполнение главных задач государства. Толпа блокирует здание правительства, а само правительство убеждено, что никаких насильственных действий предпринимать против толпы нельзя, потому что это недемократично. Происходит добровольный отказ государства не просто от права на легитимное насилие, но даже обязанности применять насилие ради сохранения элементарного порядка и безопасности»[844].

В условиях благоприятного отношения со стороны действуют так-то, а в иных по-другому. Взять события на местах. Когда там кричали о демократии, это на самом деле кричали о том, чтоб «уличным погромщикам» не мешали делать их кровавое дело. Практика была повернута так, что кремлевская команда «системных погромщиков» всячески способствовала установлению сепаратизма в республиках. Ими же любое сопротивление трактовалось как недопустимое вмешательство в дела нации, борющейся за суверенитет. Слова о недопустимости очевидных нарушений правопорядка и прекращении погромов, никак не подкрепленные делами, только растравляли еще больше сепаратистов. А пустословие давало возможность апеллировать и к толпе, давно потерявшей голову, и к Западу одновременно, обвиняя Центр в имперском диктате. А полная безнаказанность давала возможность для эскалации насилия в «горячих точках» как против населения, так и — что самое опасное — против солдат и офицеров, выполняющих миротворческие функции.