Вне закона - Овидий Горчаков

– Четыреста тридцать девять, – протянул Боков. – Наверно, столько они убили в нашем лесу гражданских…

– «Бои по ликвидации жидовско-большевистских банд подходят к победному концу», – вновь читает Щелкунов.

– Выходит, это я вами руковожу, – болезненно усмехается еврей Сирота. Его ведет с перевязки Люда. – А все-таки, братцы, фрицы за нас, видно, всерьез решили взяться. Постой, Люда! Зима на носу, а Гитлер вон что пишет… Вчера в лесу нашел… – Сирота достает из кармана листовку. – «По приказу фюрера… осенью начать кампанию по очищению тылов германской армии… Призываем добровольно сдаться честных русских граждан, обманутых…» Старая песня… «С первым снегом завершить ликвидацию… не пожелавших сдаться – истребить… Выходите из лесов и болот. Все прошлое будет прощено. Вам гарантируется предоставление жилой площади и работа а) в Германии, б) на родине, в) в полиции, г) в администрации и д) на руководящих постах…»

– При переходе кричать «штыки в землю»? Захватить с собой ложку и котелок? – спрашивает Щелкунов, садясь с нами.

– Во-во! Так и написано… Интересно, какая она будет, зима партизанская?..

– Зимой немцев хорошо бить. По сорок первому знаю, – уверенно говорит Боков.

– Это точно! – подтвердил Кухарченко, дергая вожжи. – Покедова!

– А где Смирнов? – спросил я Баженова, когда мы укладывались спать в палатке санчасти. – Бажукову, что ли, Юру оставили?

– Факт! – отвечает со вздохом Баженов. – Самсонов и его с рук сбагрил. А те его в деревню какую-то надежным людям на попечение передали. Говорят, сам просил, чтобы обузой не быть.

Не жилец он… Бажуковцы ведь тоже ушли из своего района, каратели по нашим следам идут. Спи!..

Но я не мог спать: скоро мы по-новому заживем!

В палатку санчасти заглянул Самарин.

– Вот ты где, – сказал он мне, протирая заспанные глаза. – Как рана? Отойдем в сторонку, мне надо поговорить с тобой.

Недоумевая, я встал и пошел за ним в сторону от лагеря. Я сразу почувствовал, что наступило время решающего разговора.

– Сядем, – сказал Самарин, опускаясь на замшелый ствол поваленного дуба. – Время нынче такое, что я не мог отложить этот разговор. Ребята сейчас скандалят, не хотят разбиваться на группы, не хотят уходить от товарищей. А я… я не хочу уходить от наших командиров – Самсонова, от Ефимова… Ты знаешь от Бокова о нашей радиограмме… Я все присматривался к тебе… и вот хочу спросить об Ефимове. Я ведь знаю, ты часто философствовал с Ефимовым и бывал с ним на таких операциях, о которых я почти ничего не знаю.

Застигнутый врасплох этим вопросом – я ждал разговора о Самсонове, – я не сразу раскачался. Самарин постоянно переспрашивал меня, не давал мне отвлечься от главного – что такое Ефимов? Около часа продолжался этот странный допрос. Наконец Самарин сказал после короткого раздумья:

– Картина проясняется. Подведем итоги. Как он попал в плен, этого мы не знаем. Знаем только, что военный корреспондент Ефимов пошел служить немцам, стал командиром роты, а потом и старшиной рабочего батальона германской армии.

– Но ведь он ушел в лес с вейновцами, не выдал их! – перебил я Самарина, поняв, куда он клонит.

– Да, он не только не выдал солдат, собиравшихся бежать к партизанам, он помог затем Самсонову разгромить Вейно, причем в поселке – по странной случайности – почти не оказалось немцев.

– А как же фрау Шнейдер, немка, управляющая, которую поймал Кухарченко? – возразил я. – Комендант в крапиве?..

– Гестапо пойдет и не на такие жертвы, чтобы заслать к нам шпиона. Но мне кажется, наш налет на Вейно опрокинул расчеты гестапо. Немцы и Ефимов дали где-то маху, не успели захлопнуть крышку мышеловки. Зато, ты сам знаешь, разгром поселка стал для Ефимова началом головокружительной карьеры в отряде. Мы и оглянуться не успели, как он вырос до начальника штаба бригады. Разумеется, мы еще не готовы к тому, чтобы открыто разоблачить Ефимова, мы изучаем пока только факты… Затем, факт покушения на нашу радиостанцию…

– Неужели и это – дело его рук? – недоверчиво спросил я. – Почему же он потом не попытался прострелить рацию?

– Может быть, потому, – ответил Самарин, – что Самсонов обеспечил надежную охрану, потому, что в лагере, по мере роста отряда, постоянно оставалось все больше людей днем и ночью, потому, что Студеникин глаз не спускал с рации, а под конец – вот что путает дело – и сам Ефимов не мог решить, на чью сторону встать. Вообще я согласен с тобой, покушение на рацию – дело темное. Костя-одессит, например, назвал это неудачное покушение на радиостанцию «поджогом рейхстага». Это липовое покушение необходимо было кое-кому, чтобы опорочить Богомаза – он ведь, помнишь, был в лагере, когда предатель стрелял в рацию.

Я пристально всматривался в невозмутимое лицо Самарина. Неужели он знает все о тайных делах Самсонова? Об Иванове он знает наверняка… А о Богомазе? Думает ли он, что только Ефимов стремился уничтожить Богомаза? Самарин отвечал мне таким же испытующим взглядом, и я отвел глаза, потупился.

– Пойдем дальше, – продолжал Самарин. – Бомбежки! Откуда немцы узнали расположение наших лагерей?

– Так ведь Милка им все рассказала! – все еще продолжал упорствовать я.

– Это верно, но бомбежки продолжались и после смены лагерей.

– Да, но бомбы не попадали в цель, – заметил я.

– Согласен. Но пойдем еще дальше. Все знают, что эсэсовцам не пришлось искать наши лагеря – они шли к нам напрямик.

Самарин помолчал, свертывая цигарку из «Голоса вёски». Несколько раз ловил я на себе его острый взгляд.

– Но еще важнее его действия внутри отряда, – заговорил он снова, закурив. – Прежде всего Ефимов начал тайную войну против Богомаза. Он сразу же увидел, что Самсонов ревновал Богомаза к его славе, и не замедлил воспользоваться этим. Самсонов видел в Богомазе соперника, а соперничества он не терпит. Правильно?

– Правильно! – твердо ответил я, с нетерпеливой надеждой ободряюще глядя в глаза Самарину.

– Если Ефимов лазутчик гестапо, то он не мог не опасаться Богомаза. Если он – честный человек, ему нечего было бояться его. Но, мастерски завладевая доверием капитана, он все делал, чтобы опорочить Богомаза. Ефимов подзадоривал его, науськивал на Богомаза… требовал, чтобы Богомаз передал явки Самсонову. Если он агент, то ты сам понимаешь, как нужны были ему явки Богомаза в Могилеве – тогда подпольная организация оказалась бы в руках гестапо!

– И вот Богомаз убит, – продолжал Самарин. – Кем? Многие задавали себе тогда этот вопрос. Полевой пришел к Самсонову, но не удовлетворился его объяснением и попросил богомазовца Костю Шевцова без шума расследовать это убийство. Лейтенант госбезопасности знал, как взяться за дело. Костя-одессит обследовал место засады у Горбатого моста и нашел гильзы немецких автоматных патронов и следы двух человек. А разве два немца-автоматчика сунулись бы в наш лес? Потом Костя-одессит стал выяснять, что делали в тот день, в час засады, все наши партизаны, вооруженные немецкими автоматами. В конце концов ему удалось незаметно выяснить, что Ефимов в тот день под каким-то предлогом сменил свой ППШ на немецкий автомат Щелкунова, а Гущин взял немецкий автомат в штабе. Он узнал, что Ефимов и Гущин растрезвонили по лагерю, что в час засады они были в Дабуже и Смолице. У Щелкунова он выяснил, что Ефимов отдал ему автомат с заряженными рожками – Ефимов хитер, он перезарядил рожки, но перехитрить Костю-одессита ему не удалось. Шевцов незаметно осмотрел автомат Щелкунова и определил, что канал ствола был смазан немецким оружейным маслом. От Щелкунова же он выведал, что тот вообще редко смазывает оружие и всегда пользуется солидолом. Тогда Костя-одессит связался с Кузенковым, который хорошо знал связных Богомаза в Дабуже и Смолице. Люди Богомаза указали точное время пребывания Ефимова и Гущина в этих деревнях. Их алиби – грубый обман. Кузенков поступил неосторожно. Узнав от Шевцова и Полевого, что Богомаз убит вовсе не немцами, а Ефимовым и Гущиным, он бросился в лагерь к Самсонову… Ты знаешь, к чему это привело. – Самарин снова уколол меня острым взглядом. – В это время Самсонов пронюхал, что Костя-одессит занимается расследованием. Тогда мы дали Косте новое задание…