Искры на воде (сборник) - Вячеслав Павлович Архипов

не поделил?

Солдат замолчал вдруг и отвернулся, потом, словно ухватился за последний момент, упал на колени и прохрипел:

— Родион Митрофанович, не знаю, как чёрт попутал. Ведь мы под одной шинелькой грелись, как же так?! Для чего это всё было? Для чего ты меня от смерти спасал? Бросил бы — и делов-то. Нет, ты тащил, сам подставляясь под пули. Для чего? Нет, ты скажи, для чего всё это? Думаешь, я забыл? Ответь мне!

— Ну уж не для того, чтобы ты с моей женой забавлялся да мужиков грабил. Не для того, — холодно ответил Родион.

— Постреляете нас? — спокойно спросил Петруха Мамаев, бывший однополчанин и друг Родиона.

— Если бузить не станете, езжайте утром своей дорогой. А если что, сам понимаешь, у нас здесь все охотники живут. Чтобы не случилось беды, ты пойдёшь сейчас и соберёшь у своих друзей всё оружие, для верности. Ты моё слово знаешь. Иди.

Опустив голову, Петруха прошёл мимо хозяина.

— Оружие принесёшь прямо сейчас.

— Понятно.

Вскоре Петруха принёс винтовки и положил их на крыльцо. Родион отнёс оружие в сарай и направился домой.

— Как это они сами тебе винтовки сдали? — спросил Маркел.

— Попросил, и принесли. — Родион ничего не стал объяснять. — Завтра они уедут.

— Ты их попросил? Интересно, как ты их просил, — недоумевал Маркел.

— Я пойду, у меня там Лиза испугалась — утром увидимся. Мясо раздай всем, пока не замёрзло, мужиков попроси: пусть помогут.

Лиза сидела в комнате и беззвучно плакала.

— Лизонька, всё закончилось, можно уже не бояться, — успокаивал муж.

— А слёзы сами бегут, — сказала она, размазывая их по щекам.

Родион взял полотенце и стал вытирать жене лицо.

— Ты его знаешь?

— Потом расскажу, давай успокаиваться. У нас, случайно, чаю нету?

— Там чайник на загнетке стоит, я сейчас налью.

Они сидели напротив друг друга и пили чай. Лиза перестала плакать, но страх ещё совсем не прошёл.

В доме Сани Полякова, где ночевали солдаты, все сидели хмурые. Самогон давно закончился, из еды остались только огурцы и картошка, но идти промышлять солдаты боялись. Особенно после того, как Петька Мамаев собрал все винтовки и снёс неведомо куда.

— Ты никак свихнулся? — спросили его сослуживцы.

— Свихнулся, как есть свихнулся. С винтовками пришлось бы расстаться всё равно, а так Родион обещал, что завтра мы уедем живыми. Винтовки ещё найдутся.

— Кто он такой, твой Родион?

— Помните, на фронте долго по окопам пересказывали, как десять человек остановили наступление немцев? В пятнадцатом году это было. Так вот, один из них был Родион. И геройствовать не надо: здесь, в этой деревушке, все мужики — охотники, так что давайте тихо ночевать, а завтра будем уносить ноги.

В дом вошёл ещё один вояка, заглянувший в хлев к Маркелу. На его лбу красовалась огромная шишка. Он осоловелыми глазами осмотрел остальных.

— Ты где был?

— За курами ходил.

— Где куры?

— Хозяин не вовремя вернулся, лбом меня об косяк стукнул. А когда я очухался, отправил сюда и сказал, чтобы сидели тихо до утра.

— Ни хрена себе, куда это нас занесло? — раздался голос с печки.

— Это тебе не старух обирать. Здесь и лбом об косяк могут, а то и пристрелят — мужики крутые.

— Как же так случилось, мужики, или мы не русские? — спросил Петруха. — Родион-то прав, мы на неметчине такого не свершали, а здесь будто с ума посходили?

— Дурак ты, Петруха, будешь много думать — умом тронешься. Ты не думай. День прожил — а там как придётся.

— А Божьего суда не боишься?

— На мне грехов — что на собаке блох: одной меньше, одной больше — невелика разница. А если и пристрелят где, так ещё и лучше: я не цепляюсь за жизню такую.

Петруха не спал всю ночь. Он вспоминал, как было на фронте; тяжело, но понятно — а здесь чего? Теперь и на нём, Петрухе, грехов хватает, никогда он уже не сможет отмолить свои грехи. Самое страшное в жизни, оказалось, глядеть в глаза бывшему другу, к которому ты пришёл с подлостью. Как посмотрел Родион — лучше бы убил на месте.

Петруха сел у окна, закурил и стал вглядываться в звёзды, словно пытался там найти зацепочку, хоть небольшое оправдание своей жизни за последнее время. Только ни одна звёздочка не подмигнула ему и не подарила надежду.

Утром, едва стало светать, к дому Полякова подогнали три солдатские повозки. Деревенские мужики встали немного в стороне от них и ждали, когда незваные гости выйдут. Братья Никитины, Еремей Трухин, Кирьян Лисицын стояли вместе, Маркел — чуть поодаль, Родион пристроился возле своих ворот, прислонившись к столбу. Солдаты медленно выходили из избы, собирались возле саней. Когда последний, Петруха, вышел, Маркел сказал:

— Садитесь и уезжайте — никто вас не тронет, но забудьте дорогу в нашу деревню.

Сани понемногу заполнились, повозки медленно тронулись. Только один Петруха шёл пешком. Дойдя до Родиона, он кивнул своим:

— Езжайте, я догоню.

Остановившись, посмотрел в глаза бывшему сослуживцу и сказал:

— Прости меня, Родион Митрофанович.

Родион не отвёл взгляда, но и ничего не ответил.

— Что ты всё молчишь? Тебе легко молчать, ты всегда молчишь, даже когда нас на войне убивали, все орали, а ты молчал! Да пристрели ты меня, только не молчи! — Петруха опять упал на колени. — Прости меня ради всего святого! Слышишь, прости!

— Бог простит, — холодно сказал Родион.

— Ну, хоть так.

Петруха поднялся с колен, отряхнулся, посмотрел на всходящее солнце.

— Я рад, что у меня в жизни был такой друг, — сказал он, повернулся и поднёс руку к виску.

Раздался хлопок. Петруха упал лицом вниз, раскинув руки, из ладони выскочил маленький дамский пистолетик, которым только и можно было, что пугать. Петруха носил его, привязывая к ноге, чтобы можно было доставать через карман. Родион подошёл к бывшему другу, перевернул его лицом вверх. В открытых глазах была только тоска. Подошли мужики узнать, что же произошло. Родион прикрыл глаза Петрухе и попросил братьев Никитиных:

— Соберите ему гроб, негоже так закапывать.

— Твой знакомый? — спросил Маркел.

— Воевали вместе.

— Вот оно что. Теперь всё понятно. Я помогу могилу выкопать. Где будем рыть?

Родион подумал, а потом указал место на бугре подальше от деревни. Копали яму вчетвером, постоянно меняясь: земля поддавалась только кирке, и