В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов

они еще в тылу были. — Вот там баки с горючим, там мотор… Первую, значит, под гусеницы, вторую в баки, а дальше…»

Сенька стал на одно колено. Другой ногой уперся в какой-то корень. Мешали ветки кустарника. Сенька осторожно отстранил их, потом взял связку гранат и проверил взвод.

Танк полз по мосту. Мост изгибался под ним, и, если б не грохот гусениц, вероятно, было бы слышно, как он скрипит.

Танк проехал три пролета. Осталось еще два. Сзади на мост въезжал уже другой. Третий полз по берегу.

Сенька посмотрел на небо — оно было чистое-чистое, без единого облачка, — на берег, на кусты, на ослепительно-желтый песок у воды, стиснул зубы, размахнулся как можно сильнее и бросил связку прямо под гусеницы. Потом вторую… Потом встал во весь рост и бросил третью.

Гигантский клубок пламени взметнулся к небу.

С того берега застрочил пулемет.

Сенька припал к земле, нащупал рукой четвертую связку, взвел ее и тоже бросил. Она не долетела до моста, попала в воду. Громадный фонтан воды взвился к небу, и под Сенькой задрожала земля.

Танк горел, пуская клубы густого, черного как сажа дыма. Какие-то люди бежали по мосту в обратную сторону. Второй танк пятился назад.

Сенька надвинул на брови пилотку и, согнувшись, побежал к видневшемуся сквозь сосенки белому домику.

Когда он подбегал уже к самому домику, сзади что-то оглушительно грохнуло. Сенька на бегу обернулся. Два пролета моста охвачены были огнем. Танка больше не было видно.

Клубящийся черный столб дыма медленно расползался по ослепительно-голубому небу.

1950

Судак

1

Вергасов выехал из орешника, и впереди под холмом показалась Гусинка, село, в котором расположилась третья рота. Серко, избавясь наконец от непрестанно стегавших его по глазам ореховых веток, сразу прибавил шагу.

Было жарко, как и положено на Украине в июле месяце, солнце стояло почти над самой головой, но Вергасов только что выкупался, дважды переплыл речку туда и обратно и чувствовал себя сейчас свежо и бодро. Собственно говоря, и без купания у него не было оснований чувствовать себя иначе — ему было двадцать пять лет, здоровьем природа его не обидела, в полку его любили, в штабе дивизии считали одним из лучших командиров батальона. Вчера к тому же закончились инспекторские занятия, к которым готовились чуть ли не месяц, закончились неплохо, даже хорошо — комдив отметил батальон Вергасова в своем заключительном слове, — и теперь, после месяца напряженной работы, можно было в ожидании отправки на фронт немного отдохнуть.

Правда, в армии отдых — понятие условное, особенно на переформировке — что бы там ни было, надо копать траншеи и вообще заниматься каким-то делом, — но все-таки это не инспекторские занятия.

Сейчас Вергасов объезжал роты, хотя большой надобности в этом не было — просто захотелось прогуляться.

Проехав мостик, Вергасов перешел на галоп и, разгоняя во все стороны неистово кудахтавших кур, вихрем пронесся по улице. Стоявший у штабной хаты часовой, еще издали завидев комбата, сразу же отвернулся от хозяйской дочки Мариси, чистившей во дворе картошку, быстрым движением поправил пилотку, гимнастерку и ремень и застыл с безразличным выражением лица, которое считается почему-то необходимым для часового.

Вергасов осадил коня:

— Где старший лейтенант?

— У себя, товарищ капитан, — не меняя выражения лица, ответил боец. — Позвать?

— Позвать.

— Дежу-урный!

В дверях показался молодой круглолицый, дожевывавший что-то сержант. Увидав комбата, он скрылся, почти тотчас появился опять и рысцой, застегивая на ходу ремень, подбежал к Вергасову.

— Спал небось?

— Никак нет, товарищ капитан.

— А чего морда помятая?

Сержант пощупал ладонью лицо, словно проверяя, действительно ли оно помятое — на самом деле оно было по-молодому свежим и гладким, — и сказал:

— А это так, товарищ капитан… от усталости.

— От усталости. Знаем мы вашу усталость. Спать по ночам надо, сержант. Ясно?

— Ясно, товарищ капитан. — Сержант понимающе улыбнулся и зачем-то даже козырнул. Часовой тоже ухмыльнулся.

— Позови-ка старшего лейтенанта.

Сержант сорвался с места и, придерживая рукой звенящие на груди медали, побежал звать командира роты.

Вергасов полез за портсигаром, раскрыл его и протянул часовому:

— Закурим, что ли?

— Мне нельзя, товарищ капитан. — Лицо часового приняло опять безразличное выражение.

— А ты на после обеда. Бери, бери, не бойся. «Казбек», в штадиве вчера давали.

Боец осторожно, точно боясь запачкать другие папиросы, вынул одну и сунул за ухо.

— А тебе можно? — Вергасов повернулся к сидевшей на крылечке Марисе, хитроглазой краснощекой хозяйской дочке.

— Смиетесь, чи шо?

— Боишься, что румянец потеряешь? А?

Вергасов въехал в калитку и остановился над Марисей.

— А ну вас, товарищ капитан! — Марися притворилась, что испугалась лошади, и слегка отодвинулась.

Вергасов наклонился и шутливо пустил ей дым в лицо:

— Замуж тебя, Марися, отдать надо, вот что. А то вот уйдем скоро, совсем скучно станет.

Марися прыснула и уперлась ладонью в потную лошадиную грудь — не подходи, мол.

— И не соромно вам, товарищ капитан!

— Ну ладно, принеси тогда водички.

Марися ловко повернулась на пятках и побежала в хату.

В калитку входил командир роты, любимец Вергасова, старший лейтенант Коновалов. Сталинградец, в прошлом моряк, до безрассудства смелый и прекрасно знавший, что за это ему многое прощается, он давно уже был бы в дивизионной разведке, если бы не Вергасов, который не отпускал его от себя. Коновалов был катастрофически ряб, что нисколько не мешало ему быть «первым парубком на селе» благодаря силе, ловкости и твердой вере в свою неотразимость.

— Старший лейтенант Коновалов прибыл по вашему приказанию, — отчеканил он, неторопливо поднося согнутую ладонь к правой брови и щелкнув шпорами, с которыми никогда не расставался, так же как и с тельняшкой и морским ремнем, — сочетание несколько забавное, но и девушкам, и самому Коновалову весьма нравившееся.

Вергасов глянул на тельняшку:

— Опять?

— Поправился на деревенских харчах, не застегивается, — одними глазами улыбнулся Коновалов, показывая, что пытается, но никак не может застегнуть пуговицу воротничка.

— И бляха флотская.

Коновалов снова улыбнулся:

— Что поделаешь, не выдает ОВС ремня, сколько раз просил.

— А люди где?

— Работают люди.

— Работают?

— А как же. Вторую линию обороны делают. Я им лоботрясничать не разрешаю.

— И этот тоже работает? — Вергасов показал на проходившего по соседнему участку солдата с двумя ведрами в руках.

— Этот? — Коновалов стрельнул глазами в сторону солдата. — Так это ж Качура. Вчера консервами отравился. Я ему освобождение дал.