Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

В ту же ночь генерал Вейсман, сняв артиллерию, покинул с таким трудом захваченный ретраншемент и раскинул свой лагерь рядом с корпусом Потемкина. А к вечеру того же дня, когда словно разверзлись небеса и шел нескончаемый ливень, Вейсман и Потемкин заняли свои места рядом с главным корпусом.

Главный корпус армии отошел 20 июня к мостам на реке Галице, которые охранял полковник Огарев с Пермским пехотным полком. В тот же день Огарев прислал к фельдмаршалу своего нарочного доложить, что его людьми замечен большой неприятельский лагерь между деревнями Кучук-Кайнарджи и Биюк-Кайнарджи. Румянцев немедленно отправил в том направлении генерала Муромцева с командой для рекогносцировки.

К вечеру того же дня Румянцев узнал, что значительные силы неприятеля расположились в долине Кайнарджи, а это серьезно угрожало безопасности его тылов и Гуробальской переправе, которая дает возможность бесперебойного снабжения армии всем необходимым.

– Лагерь неприятеля, ваше сиятельство, пространный, – рассказывал генерал Муромцев. – Точно число войск невозможно определить, поелику они стоят в таком глухом месте, что близко туда никак не подойти – кругом густой лес, узкие дефиле…

– А если корпус неприятеля значительный, то почему он не нападает на небольшой пост полковника Огарева? – недоумевал Румянцев. И тут же сам себе отвечал: – Скорее всего, можно предположить, что в том крепком месте затаился разбитый неприятель. А может, небольшой деташемент охраняет свои обозы, кои не может провезти в Силистрию? А может, это просто затаился неприятель, чтобы примечать наши движения? И если мы пойдем штурмовать Силистрию или при возвращении к Гуробалам через дефиле, может зайти к нам в тыл? Следите, Матвей Васильевич, за неприятелем. Он хитер, коварен. Сколько раз уж так бывало, что он обманывал нас многочислительностью своих палаток, а потом многие из них оказывались пустыми. Конечно, это очень важное известие, я приму необходимые меры. Вы будете сопровождать барона Вейсмана к расположению неприятеля.

Дежурному генералу Юрию Долгорукову он приказал вызвать Вейсмана и, передав в его распоряжение Троицкий, Кабардинский, Невский и Ширванский пехотные полки, два батальона гренадер, карабинерные Московский и Тверской, Харьковский гусарский, пикинерный Елисаветградский и полк донских казаков, направить сей деташемент к местоположению неприятеля, атаковать его и, по возможности, разбить.

– Пусть выступают на рассвете, Юрий Владимирович. Генерал-майор Муромцев пойдет вместе с бароном Вейсманом. Ему известно положение неприятельское.

В полдень на следующий день от Вейсмана прибыл подполковник граф Девиер.

– Ваше сиятельство, – доложил он, – барон Вейсман, сближаясь с неприятелем, подошел к путям непроходимым. Местность так пересечена оврагами, лесом и дефиле, что невозможно к лагерю и подступиться.

– Ищите удобности! Нужно найти такой путь, который позволил бы незаметно подойти к туркам и ударить внезапно. Ищите проход! В случае же если не будет к тому никаких возможностей, пусть держит под наблюдением дорогу к Гуробалам, чтоб неприятель не захватил ее. Ради обеспечения безопасности армии и чтоб упредить всякие вредные намерения неприятельские, завтра, 22 июня, двинем главный корпус к реке Галице, постараемся пройти через мосты, миновать все большие горы и тесные дефиле и выйти к высотам, которые лежат в шести верстах от нашей переправы. Корпус Потемкина пойдет сим же путем вслед за мною. Так что передайте барону Вейсману, что мы будем готовы прийти ему на помощь, если там окажется больше неприятельского сикурсу, чем мы предполагаем.

Граф Девиер поскакал к Вейсману. А фельдмаршал Румянцев отдал приказ выступать из лагеря по направлению к мостам через реку Галицу.

Рано утром 22 июня во время движения главного корпуса с южной стороны, из долины Кайнарджи, послышалась пушечная пальба. «Значит, – подумал Румянцев, – Вейсман пошел на неприятеля».

Шум сражения глухо доносился оттуда, но никаких известий не поступало. Тревожно было на душе у Румянцева. На всякий случай движение армии строго охранялось правой колонной, шедшей в боевой готовности. Наконец Румянцев увидел испуганного всадника, скакавшего к нему.

– Ваше сиятельство! Корпус Вейсмана разбит, все в панике побежали… – пролепетал заикавшийся от страха пикинер.

– Не может быть сего! – вскричал фельдмаршал. – Вейсман не мог допустить до того! Взять его и посадить под арест как вредного беглеца и паникера!

Но после этого сообщения тревога прочно поселилась в душе фельдмаршала. «Вот и подтверждаются мои предположения. Нельзя идти сюда с тринадцатитысячным корпусом, выдавая его за могучую армию. Подвергать опасности жизнь вверенных мне людей… И ради чего? – приходили Румянцеву все те же мысли, которые не давали давно уж ему покоя. – Но что с Вейсманом? Разбит? Нет, не верю…»

Вскоре прискакал нарочный: генерал Муромцев сообщал в своем наспех написанном рапорте, что многочисленный неприятель полностью разбит, наши полки овладели его лагерем и всей артиллерией, ведется преследование бежавших с поля боя.

Легче стало на душе. Шум боя удалялся. Румянцев послал Потемкина с кавалерией для преследования побежавшего неприятеля. Она верст тридцать гнала его от места боя.

Вслед за радостным известием пришло и скорбное: генерал-майор и кавалер барон Вейсман фон Вейсенштейн, преодолев все неприступные места, торжествуя победу над превосходящими его лучшими турецкими силами Нуман-паши, был сражен пулей, которая пронизала насквозь его грудь и сердце. Смертельно раненный, он еще находил в себе силы ободрять своих подчиненных.

Румянцев, глядя на устало бредущих солдат, приказал остановиться на ночлег. Вокруг началась привычная суета, а фельдмаршал, усевшись на раскладной стульчик под купой деревьев, еще и еще раз сопоставлял словесные и письменные рапорты, полученные в этот день. Как противоречивы все эти известия, то горечью и тревогой обольют сердце, то радостью и ликованием наполнят его, то снова нахлынут страдания и боль… Румянцев просматривал письма, найденные в турецком лагере, документы. Не все понимал, но смысл отчетливо доходил до него. «Да, еще один корпус побежден в полевом сражении. А ведь Нуман-паша считается между турков астрологом и искусным полководцем, успешно пред сим командовал в Грузии. Да и Ибраим-, Черкес– и Курт-паши – опытные воины. Не помог им и грозный приказ визиря, не помогли и десять тысяч далкаличей, фанатичных и алчных, присягнувших сражаться одной только саблей… Верховный визирь грозил и султанским гневом, и Божиим судом, призывая его напасть на наши войска во взаимодействии с силистрийским корпусом. И действительно, он прав, этот верховный визирь: тогда бы и смогли они зажать меня в своих объятиях, да так, что не спаслась бы ни одна нора наша. Но Бог милостив к нашему оружию. А может, и мы еще не разучились соображать, попадая в сложные и безвыходные положения? Ведь если бы не случайность, то мы бы ничего не узнали об этом лагере, так хитро скрытом в глухом месте и недоступном. Нуман-паша был готов пресечь нам проходы к переправе и ударить с той стороны, откуда мы не ждем нападения. Вовремя мы разгадали коварство астролога! Но если б не корпус Вейсмана, его личная храбрость и великое усердие к службе нашему Отечеству, то Нуман-паша выполнил бы свое намерение. Ах, Вейсман, Вейсман!.. Какая горькая потеря… Кто его заменит?»