Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Получив доступ свежего воздуха, капуста стала гореть сильнее, и буквально на наших глазах целые кочаны превращались в черные головешки. Спасти уже ничего было нельзя. От всей кучи (тонн не менее чем 500–700), осталось годной для отправки на Колыму не более 70–80 тонн капусты, а остальная сварилась или сгорела. Вот так и был выброшен на ветер труд многих тысяч людей. А как же эта капуста была нужна цинготной Колыме! Скольких людей бы она смогла спасти от этой страшной болезни! Да и на фронте она, наверно, не была бы лишней. А из-за «правильного подбора кадров по анкетным данным», из-за бесхозяйственности безграмотных лагерных начальников и их социально близких друзей – воров – все это богатство ушло псу под хвост. На капусте мы работали допоздна, но спасти сумели совсем немного.

На другой день объявилась одна блатная работа. Отправляли нас с Колымы в срочном порядке. Решение об этом было принято едва ли не за сутки до отплытия из Нагаево, причем львиная доля этого времени ушла на оборудование парохода, устройство нар, кухни, организацию охраны, обслуги и т. п. Нашему лагерному начальству на медкомиссию и прочие сборы были выделены буквально считаные часы. Поскольку вся лагерная обслуга состояла только из бытовиков, то в спешке могли произойти всякие недоразумения, которые вскрылись уже после нашего прибытия в Находку. При сверке обнаружилось, что некоторые зэки прибыли сюда без личных дел, а с некоторыми все наоборот: дело есть, а человека нет.

Местное начальство решило в этом разобраться. Но просмотреть, составить списки и полностью оформить несколько тысяч личных дел – работенка не из простых. Решили к этому привлечь наиболее грамотных зэков из вновь прибывших, в том числе и контриков, но с наиболее легкими статьями (АСА, например). В случае нужды можно было составить целую бригаду из одних докторов наук.

Наутро нарядчики кинули клич, на который сразу же отозвалось несколько сот человек: дело не в том, что работа эта полегче, чем переборка капусты, главное – вдруг появится возможность почитать свое дело, которое каждый из нас видел только издали. Поскольку выбор оказался большим, то к разборке личных дел допустили в первую очередь бытовиков пограмотнее, а контриков только с упомянутой мною выше статьей. Нас же, зэков с более тяжелыми статьями (КРТД – троцкисты, ПШ и ШД – подозрение в шпионаже, шпионская деятельность), к такой секретной работе решено было не привлекать, а использовать только на капусте, благо и ее оставалось немало.

Некоторые из нас – самые любопытные, в том числе и я, – договорились с теми, кого поставили разбирать дела, что если им попадутся наши дела, то прочитать повнимательнее и, по возможности, запомнить, а потом рассказать наиболее интересные моменты. К сожалению, мое дело к ребятам не попало, видно, досталось вольняшкам. Но многие ознакомились со своим досье и были поражены обилием и достоверностью сведений о себе!

Так, один бывший оппозиционер, почему-то прошедший по АСА и потому допущенный, тщательно проштудировал свое дело и был изумлен: начиная с 1919 года в деле были краткие, но достаточно полные изложения его выступлений на всех партсобраниях. Зафиксировано было большинство крамольных разговоров, которые он вел со своими товарищами и даже с шоферами во время поездок на машинах. Надо отдать должное: НКВД немало трудился, составляя такие досье.

В находкинском лагере было много зэков, обслуживавших сам лагерь. Хотя большинство из них и было бытовиками, но, если человек приглянется местному начальству, то могли оставить и контрика. Жила такая обслуга вполне прилично: чистые бараки, постельное белье. Часть работала на прибывающих из Америки судах с продовольствием – разгрузка производилась на причалах у мыса Астафьева и всегда появлялась возможность не только вкусно и обильно поесть, но и принести кое-что в лагерь. Так что «постоянные» в Находке не бедствовали.

Но это были землепашцы на склоне вулкана: в любое время, если в отправляемом на Колыму транспорте с зэками окажется недобор, начинают шерстить «постоянных». Поэтому человеку, еще не очень старому и не имеющему явных физических дефектов, ничего не стоило, пробыв несколько месяцев в Находке, снова загреметь на Колыму.

Разгрузка Находки от инвалидов, прибывающих с Колымы, производилась только путем добровольной вербовки: приезжали должностные лица из других лагерей и забирали инвалидов, польстившихся на посулы легкой жизни, с собой. То были главным образом совхозы НКВД по выращиванию овощей (в Приморье их было много), но меня аграрный вопрос и сельскохозяйственные работы никогда не манили.

Я уже обжился в Находке, научился кантоваться и чувствовал себя неплохо. Но имелась и оборотная сторона: риск вернуться на Колыму. Отогревшись на южном солнышке (ведь Находка южнее Севастополя) и отъевшись на американских харчах, я заметно отошел: начали зарастать ключицы и дыра в заднем проходе, не так уж выпирали и ребра, и изредка я даже стал вспоминать о женщинах, чего со мной на Колыме никогда не было. Одним словом, с каждым днем пребывания здесь я все больше созревал для обратной отправки. Когда в Находку начали прибывать из России зэки, предназначенные для Дальстроя (они ждали судов), я сказал себе: пора мотать удочки.

Как-то зашел в наш барак нарядчик, с которым у меня сложились хорошие отношения, я ему составлял любовные письма, которые он отправлял в женскую зону. Он отозвал меня в сторону и предупредил, что со дня на день можно ожидать отправки зэков на Колыму. Еще он сказал, что может устроить меня в небольшой этап, отправляемый в центральный ОЛП БАМлага в городе Свободном. Этот ОЛП – громадный лагерный комбинат, занимавшийся прокладкой вторых путей к Владивостоку. Там всегда была большая нужда в специалистах любого профиля, и я мог бы устроиться не только на общих работах. Я согласился, и на другой день вместе с пятнадцатью другими зэками был принят специальным конвоем, доставившим нас через Сучан и Угольную во владивостокскую тюрьму.

Города я на этот раз совершенно не видел, потому что от вокзала нас везли в «воронке». Зато хорошо познакомился с местной тюрьмой, капитально построенной еще в прошлом веке. Наружные стены метра в полтора-два толщиной, а окошко под потолком забрано решеткой толщиной в руку. Одним словом – Бастилия.

Поместили нас всех в одну камеру. Что ж, тюрьма как тюрьма: нары, параша, волчок в дверях…