Муж и жена - Уилки Коллинз

Кровать была передвинута. Раньше изголовье упиралось в боковую стену коттеджа, а теперь — в стену-перегородку, отделявшую комнату от комнаты Джеффри. Эта перестановка, по всей видимости, преследовала какую-то цель. Крюк в потолке, поддерживавший занавеси (своего полога у этой кровати не было), также был передвинут, чтобы его расположение относительно кровати осталось неизменным. Стулья и умывальник, ранее находившиеся у стены-перегородки, теперь переместились на свободное место у боковой стены коттеджа. Других видимых изменений не было.

В положении Анны любое событие, не поддающееся немедленному и разумному объяснению, вызывало настороженность и недоверие. По какой причине была переставлена кровать? Вдруг эта перестановка связана лично с ней?

Ее сомнения переросли в пугающее подозрение. Что, если, заставив ее спать здесь, ее недруги хотят достичь какой-то тайной цели? Не в этой ли связи Джеффри прошедшим вечером спрашивал Эстер о свободной комнате — Анне это передала служанка? И необъяснимо вспыхнувший пожар: как огонь мог добраться до занавесей? Не возник ли он специально, чтобы выдворить Анну из ее комнаты?

Эти три вопроса друг за другом мелькнули в ее мозгу, и она тяжело опустилась на ближайший стул, едва не теряя сознание от ужаса.

Вскоре самообладание вернулось к ней, и она поняла: первым делом ее подозрения надо проверить. Возможно, страхи ее ложны, все это игра ее воспаленного воображения. Откуда она знает, вдруг перестановке есть вполне обоснованное и неопровержимое объяснение? Она вышла в коридор и постучала в дверь комнаты Эстер Детридж.

— Я хочу поговорить с вами, — сказала она.

Эстер вышла. Анна указала на свою новую комнату и направилась туда. Эстер последовала за ней.

— Почему вы передвинули кровать, — спросила Анна, — от одной стены к другой?

Приняв вопрос с той же бесстрастностью, что и пожар, Эстер Детридж написала ответ. Насколько помнила Анна, Эстер, показывая свою дощечку, смотрела человеку прямо в глаза. Но сейчас она стояла, вперившись в пол. В единственной строчке не было прямого ответа; она гласила следующее:

«Я уже давно хотела ее передвинуть».

— Я спрашиваю, почему вы ее передвинули.

Она написала еще два слова:

«Стена отсырела».

Анна взглянула на стену. Следов влаги на обоях не было. Она провела по ним рукой. Пощупала в одном месте, в другом — стена была сухая.

— Причина не в этом, — сказала она.

Эстер не шелохнулась.

— Никакой сырости на стене нет.

Не поднимая головы, Эстер упрямо ткнула карандашом в написанные два слова, подождала секунду, пока Анна их перечтет, и вышла из комнаты.

Позвать ее снова? Это ничего не даст. Оставшись одна, Анна тщательно заперла дверь. Потом закрыла ее на засовы — сверху и снизу. Проверила гнездо замка, скобы засова, все прочно, надежно. Нет, если и ждать вероломства, то не отсюда.

Она оглядела комнату; обследовала камин, окно и ставни, заглянула в шкаф, осмотрела темные углы под кроватью. Нигде ничего — даже у самого пугливого человека нет оснований для тревог или подозрений.

Комната как комната, но спокойствия не было. Предчувствие какого-то сокрытого вероломства, неотвратимо надвигавшегося на нее в темноте, пустило прочные корни в ее сознании. Она села на кровати и попыталась отыскать ключ к разгадке в событиях дня.

Но эти усилия не увенчались успехом: ничего определенного, не за что зацепиться. Хуже того, возникло новое сомнение: а руководствовался ли сэр Патрик, стремясь вызволить ее отсюда, именно тем мотивом, какой был им оглашен (через Бланш)?

Был ли он искренне убежден, что поступками Джеффри двигала корысть, и только она? А если здесь что-то похуже? Одну ли цель — принудить Джеффри расстаться с ней на условиях, предложенных Джулиусом, — преследует намерение сэра Патрика увезти ее подальше от мужа? Или он втайне склоняется к мысли (прекрасно зная, в каком положении находится Анна), что в коттедже ей угрожает личная опасность? И намеренно скрыл от нее эту мысль, боясь, что в противном случае Анна вся изведется от страхов и тревог? В тишине ночи она еще раз оглядела странную комнату и пришла к выводу, что второе толкование, пожалуй, выглядит более вероятным.

Было слышно, как на первом этаже запирали двери, закрывали окна. Как быть?

Подать сигнал, о котором она договорилась с сэром Патриком и Арнольдом, было невозможно. Ведь они будут ждать его в окне другой комнаты, той, где вспыхнул пожар. А сейчас она заперта.

Подождать, пока мимо дома с обходом пойдет полицейский и позвать на помощь? Бесполезно. Даже если она пересилит себя и открыто заявит, что ей страшно в доме собственного мужа, и даже если помощь окажется поблизости, сумеет ли она растолковать, что побудило ее поднять тревогу? Нет и тени оснований для того, чтобы ее поместили под защиту закона.

И все же новое положение кровати будило ее слепое, подсознательное недоверие. Она прибегла к последнему средству: попыталась сама ее передвинуть. Но как ни напрягала она силы, их оказалось недостаточно, чтобы стронуть тяжелый остов с места хотя бы на дюйм.

Что оставалось делать — довериться надежности запертой и закрытой на засовы двери и всю ночь бодрствовать, зная, что и сэр Патрик с Арнольдом тоже бодрствуют где-то неподалеку. Она достала свою работу, книги; пододвинула стул к столу, в середине комнаты.

Истаяли последние звуки — свидетели какой-то жизни, каких-то движений вокруг нее. Бездыханная тишина ночи поглотила ее.

Забрезжил новый день; появилось солнце. Дом снова ожил. В комнате, где ночевала Анна, и за ее пределами за ночь ничего не произошло.

В час, назначенный до отъезда в Холчестер-хаус, Эстер Детридж и Джеффри находились вдвоем в новой спальне Анны.

— Она уже оделась и ждет меня в саду, — сказал Джеффри. — Вы просили, чтобы я пришел сюда один. Зачем?

Эстер указала на кровать.

— Хотите отодвинуть ее от стены?

Эстер кивнула головой.

Они отодвинули кровать на несколько футов от стены-перегородки. После секундной паузы Джеффри снова заговорил.

— Это надо сделать сегодня, — сказал он. — Могут вмешаться ее друзья; может вернуться служанка. Это надо сделать сегодня.

Эстер медленно наклонила голову.

— Сколько вам надо пробыть в доме одной?

Она выставила три пальца.

— Три часа?

Она кивнула.

— Управитесь за это время?

Она снова ответила утвердительно, решительно отказываясь встречаться с ним взглядом. По тому, как она его слушала, по едва заметным движениям, без которых она не могла обойтись, чувствовалась все та же безжизненная покорность ему, все тот же немой ужас перед ним. Он, со своей стороны, до сих пор выражал недовольство этим молча. Но сейчас, собираясь выйти из комнаты, не сдержался. И заявил о своем недовольстве вслух.