Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Пайпс

Так было положено начало официальной легенде: Николай — и лишь он один — был расстрелян за попытку к бегству, и решение это было принято Уральским областным Советом, а не большевистским ЦК в Москве.

19 июля, как и в последующие несколько дней, когда «Правда» и «Известия» уже напечатали сообщения о решениях, якобы принятых екатеринбургским Советом, дополнив их декретом о национализации имущества семьи Романовых, — Уральский областной Совет по-прежнему хранил гробовое молчание.

Мировая печать проинформировала своих читателей об этих событиях, следуя официальной большевистской версии. 21 июля «Нью-Йорк Таймс» вынесла эту новость на первую полосу воскресного выпуска, снабдив таким заголовком: «Бывший русский царь убит по приказу Уральского Совета. Николай расстрелян 16 июля, когда возникла опасность, что его могут захватить чехо-словаки. Жена и наследник в безопасности». Ниже был помещен некролог, в котором казненный монарх снисходительно охарактеризован как человек «приятный, но слабый». Большевики, вдохновленные безразличием, с которым за месяц до этого были восприняты слухи о смерти Николая, рассчитали верно: мир легко проглотил эту новость.

В тот день, когда советская печать опубликовала сообщение о расстреле бывшего царя, Рицлер встретился с Радеком и Воровским. Он принес формальный протест против казни Николая, которую, как он сказал, безусловно осудит мировое общественное мнение, и вновь подчеркнул, что его правительство обеспокоено судьбой «немецких принцесс». Собрав, вероятно, все самообладание, Радек ответил, что, если немецкое правительство в самом деле беспокоится о судьбе бывшей императрицы и ее дочерей, тем может быть из «гуманных соображений» разрешено покинуть Россию93. 23 июля Рицлер в беседе с Чичериным вновь вернулся к вопросу о «немецких принцессах». Чичерин сразу ему ничего не ответил, но на следующий день сообщил: «насколько ему известно», императрица эвакуирована в Пермь. У Рицлера сложилось впечатление, что Чичерин лгал. К этому времени (22 июля) Ботмер знал уже об «ужасных подробностях» екатеринбургских событий и не сомневался, что вся семья была убита по приказу из Москвы, а екатеринбургскому Совету было лишь предоставлено право выбрать время и способ казни94. Тем не менее 29 августа Радек предложил немецкому правительству обменять Александру Федоровну и ее детей на арестованного в Германии спартаковца Лео Иогихеса. 10 сентября большевистское руководство повторило это предложение немецкому консулу, но, когда немцы стали уточнять детали, большевики уклонились от обсуждения, заявив, что в данный момент семья бывшего царя оказалась отрезанной в результате военных действий95.

20 июля Уральский Совет составил наконец текст сообщения и запросил у Москвы разрешение на его публикацию96. В нем говорилось следующее:

Москва запретила печатать это сообщение, поскольку в нем шла речь о смерти семьи Николая. На единственном известном экземпляре этого документа слова «совместно с его семьей» и «трупы преданы погребению» перечеркнуты, поставлены резолюция «запретить публикацию» и неразборчивая подпись.

20 июля Свердлов передал по прямому проводу в Екатеринбург согласованный текст сообщения, написанного им самим и напечатанного затем в московских газетах97. 21 июля Голощекин сообщил Уральскому областному Совету ошеломляющую новость: оказывается, неделю назад Совет (и не подозревавший об этом) принял решение расстрелять бывшего царя. Теперь решение это уже исполнено. Население Екатеринбурга узнало о случившемся из листовок, расклеенных по городу 22 июля. На следующий день текст листовки был напечатан в газете «Рабочий Урала», где его предваряли такие строки:

22 июля стража, охранявшая дом Ипатьева, была снята. Юровский вручил бывшим охранникам 8000 руб., велел поделить деньги между собой и сказал, что их отправляют на фронт. В тот же день Ипатьев получил телеграмму от своей невестки: «Жилец уехал»99.

Все очевидцы согласны в том, что народ, — по крайней мере, горожане, — не выказал особых эмоций, узнав о казни бывшего царя. В некоторых московских храмах отслужили панихиды, но, в общем, народ безмолствовал. Локкарт отметил, что «население Москвы восприняло новость с удивительным безразличием»100. Такое же впечатление сложилось и у Ботмера: «Население приняло убийство царя равнодушно и безразлично. Даже честные и трезвые люди настолько привыкли к ужасам, настолько подавлены собственной нуждой и заботами, что и на них это не произвело впечатления»101. Бывший премьер-министр В.Н.Коковцов, наблюдая реакцию публики в петроградском трамвае 20 июля, обнаружил даже признаки явного удовлетворения: «Нигде не заметил я ни малейшей тени горя или сочувствия. Сообщение читали вслух с усмешками, ужимками, шуточками и с самыми безжалостными замечаниями… Можно было слышать просто отвратительные высказывания: «Давно надо было это сделать»… «Эге, братец Романов, пришло время отвечать»102.