Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни

– Экипаж Свято-Рождественского монастыря, – возглашает Сухомлинов. – Просит высочайшего разрешения на стыковку и последующую аудиенцию.

Он кивает. За спиной доигрывает «Турецкий марш». Сухомлинов собирается уходить, он удерживает его взглядом:

– Я желаю лично встретить отца игумена.

Часовая музыка замолкает, наступает тишина.

– Позаботьтесь, чтобы были сделаны соответствующие приготовления.

Сухомлинов рассыпается в своих «вотр мажестэ», двери закрываются.

Поправляет холодными руками воротник. Этих гостей он давно ожидал. Берет колокольчик.

Звяканье перерастает в перезвон колоколов. Он, уже переодетый, спускается по лестнице, его пытаются поддержать под локоть. Не стоит беспокоиться, он вполне способен передвигаться сам. А где цесаревич? Снова занят. Лестница заканчивается, слышнее становится перезвон, под который происходит обычно их стыковка.

В иллюминатор вплывает колокольня. Слегка вращаясь вокруг своей оси, приближается, луч пробегает по кресту, луковке и мозаичному набору над входом.

Он помнил эту мозаику еще по первым годам своего дуркентского жительства, когда часто прогуливался до окраин. Монастырь располагался недалеко от Старых Шахт, в нем еще водились монахи. Колокольня стояла у самых ворот, возле полуразрушенной надвратной церкви, проходить через которую было опасно. Мозаика изображала сцену Рождества Христова. Люди, ангелы и животные на щербатом золотистом фоне…

Колокольня исчезает, потом появляется почти вплотную. Виден раскачивающийся простодневный колокол, при торможении он замирает, и начинает качаться малый. Пол вздрагивает, надпись «Внимание! Идет стыковка!» гаснет. Звон стихает, двери под Иверской раздвигаются.

Отец Вениамин входит быстро, происходят поцелуи, за ним еще несколько молодых монахов и отец Паисий, один из опытнейших космических корабельников. Пару раз он в шутку выпрашивал себе отца Паисия, на что отец игумен отвечал: «У вас тоже добрые корабельники». Да уж, чудесные – как только с ними еще не рухнули на Землю…

После молебна прошли в Мальтийский зал.

– Ну что, отче, устоим на этот раз? – Он наклоняется к клобуку отца Вениамина.

Видит неподалеку внимательное лицо Сухомлинова. Кажется, поспешил он с его помилованием. Сухомлинов, почувствовав взгляд, исчезает.

– Слышали, – спрашивает отец игумен, – американцы вчера русский аэроплан сбили, сверхзвуковой?

– Нет…

Во время его ареста он перестал следить за новостями с Большой земли, переключившись на местные, космические.

– Под Парижем, на международном авиакосмическом салоне в Ле-Бурже. Братья из Александро-Невского написали, у них кресты американцев уловили.

– Какие американцы, с Большой земли?

– Да нет, те сейчас даже разрядку объявили… Наши, доморощенные, галактические. Послали на Большую землю «лоханку» с частичной видимостью. Так, чтобы ее только летунам было видно, и прямо поперек аэроплану. Еще и музыку свою, как обычно, задудели. Летуны попытались высоту сбросить, вошли в это…

– Пике, – подсказывает отец Паисий, чертящий что-то на бумаге.

– Да, а потом, когда, значит, попытались из него выбраться, то «лоханка» по ним еще и лучиком прошлась, и тут уже… Отец Паисий, ты расскажи, у тебя лучше получится.

– Резкий заход в пикирование, – поднимает голову отец корабельник. – Угловая скорость перехода где-то восемь градусов в секунду при максимальной величине угла тангажа примерно тридцать восемь градусов. Была сделана попытка вывода из пикирования на высоте семьсот пятьдесят метров с задержкой около четырех секунд с угловой скоростью до пяти градусов в секунду. Через пять секунд отлетела консоль левого крыла. Самолет выполнил левую полубочку и разрушился в воздухе.

– Знакомый почерк. Так же они разрушили тогда в тридцать пятом тот самолет-гигант, как его…

– «Максим Горький», – кивает отец Паисий. – Но тогда они еще были немцами.

– Для той материи, из которой они состоят, это не так существенно… Они уже послали объяснение в Лигу Наций?

– Старые песни, – махнул рукой отец игумен. – Что борются против Империи Зла, ссылаются на программу «Иврис».

– Программа «Иврис» не допускает несогласованных действий…

– То-то и оно. То, что аэроплан сверхзвуковую скорость набирает и похож на адскую птицу, с этим своим «клювом», – отец игумен изобразил ладонью, – это еще не повод посылать на них «лохань». Даже если уверены, что тут чистая гордыня[76] и начало шестой главы книги Бытия… Нельзя гордыню гордыней врачевать!

Щеки отца игумена алеют, он отпил из стакана и вернул его с легким стуком на стол.

Он смотрит на отца игумена, на мокрый стакан, на белую, с прижелтью бородку отца Паисия, на молодого монаха, присутствующего в качестве секретаря и заполняющего блокнот каракулями.

Здешние американцы давно уже позволяли себе многое. Теперь и вовсе перестали считаться с межгалактической конвенцией.

Впрочем, космические русские вели себя не лучше.

Снова вспомнил, как проходил под надвратной церковью в монастырь, раскидывая сапогами дикую зелень. Как поглядывал на него из-за угла колокольни отец Паисий, тогда еще просто послушник. Как встретил его хриплым лаем монастырский пес Красавчик.

Ну что ж, времени мало, пора переходить к главному. К событиям вокруг Вифлеема. К тому, ради чего монахи, подлатав корабль и перенастроив колокола, спустились из сферы света сюда, в беспокойные околоземные сумерки.

* * *

Дуркент, 5 июня 1973 года

– То, что космос – огромный музыкальный инструмент, – Давлат устает сидеть на корточках и поднимается, – тут ничего оригинального он не сказал. Оригинально другое – какой инструмент. Обычно космос представляли как лиру. В одном византийском трактате – в виде колокола. Арабы добавили – альуд, или барбад, вроде лютни. А он, он попытался сам изобрести этот инструмент.

Он – это ибн-Мутафия, на могилу которого Давлат привел Николая Кирилловича. Стоит жаркий вечер, под тутовником скользко от нападавших ягод, гудят осы. Николай Кириллович сидит в рубашке с коротким рукавом, которую в Дуркенте называют «финкой», и слушает.

Шелковица осталась последним деревом возле мавзолея Малик-хана. Остальные, помоложе, уже спилили – груда веток, листья обвисли, как тряпочки. Вместо спиленных деревьев натыканы елки, уже слегка сварившиеся от зноя. Сам мавзолей еще в строительных лесах, к юбилею должны отреставрировать. «Отреставрируют так, что мать родная не узнает», – сказал Давлат, когда только пришли.

– Он создал инструмент, похожий на несколько барабанов, один в другом. Барабаны означали сферы, или небесные круги. Во время игры они вращались, задевали друг о друга, получалась музыка. Музыкант крутил их с помощью педали – принцип гончарного круга. Регулировал, чтобы барабаны правильно соприкасались.