История Литвы с древнейших времен до 1569 года - Эдвардас Гудавичюс

После отъезда литовской делегации из Люблина, видные члены рады панов обсуждали дальнейшие действия. Николая Радзивилла Рыжего информировали из Люблина Волович и Нарушевич. Были разосланы грамоты о всеобщем призыве. Хотя Николай Радзивилл Рыжий и в дальнейшем оставался лидером, явно обозначился крах твердой линии, усугубленный его собственной присягой «от своих имений». Андрей Волан посоветовал Радзивиллу не ездить на пе- /654/ реговоры, и тот сам догадался о своем положении. Следовало воспользоваться теми способами защиты литовской государственности, которые содержались в постулатах польской модели унии. Рада панов, собравшаяся 20 марта в Вильнюсе, отправила в Люблин делегацию в составе Ивана Ходкевича, Евстафия Воловича, Доминика Паца, Христофора Радзивилла, Николая Кишки. Делегация ощущала свою ответственность перед обществом всей Литвы и лично перед Николаем Радзивиллом Рыжим. Однако ее моральным лидером сразу стал Иван Ходкевич, стремившийся к цели иными, нежели Радзивилл, путями.

5 апреля литовская делегация была принята польским сенатом. На сей раз гибкость сочеталась с изначально твердой позицией, которая поначалу не афишировалась. Делегация согласилась на заключение унии, не акцентируя, какова она должна быть, но потребовала не применять экзекуцию и протестовала по поводу отторгнутых воеводств. Вопрос о сейме литовцы отнесли к техническим проблемам, ослабив тем самым его связь с вопросами о государственности. Они предлагали каждый второй сейм проводить в Литве близ польской границы и просили отложить обсуждение на 6 недель, чтобы успели собраться сеймики. Поляки протестовали против избрания новых представителей и слышать ничего не желали об аннексированных воеводствах. Споры тянулись вплоть до 22 апреля, а 23 апреля был объявлен всеобщий сбор польского войска. Ситуация казалась угрожающей, однако на самом деле литовской делегации удалось достичь главного: начался второй раунд люблинских переговоров. Оценив уступку литовцев, которая представлялась принципиальной, поляки начали споры уже о деталях. Они согласились ждать только 4, а не 6 недель, а Сигизмунд-Август даже не протестовал против сеймиков. Отходчивость, которую продемонстрировал монарх после согласия литовцев признать унию, была для них важным знаком. Так окончился подготовительный этап переговоров. Сроком их начала было определено 29 мая.

Заключительный этап переговоров начался 9 июня. Согласие литовцев на унию поляки восприняли как одобрение их модели, поэтому попытки детального обсуждения разбивались о диктат хозяев, уверовавших в свою победу. Литовцам еще помогала некото- /655/ рая нерешительность Сигизмунда-Августа. Он, как и поляки, полагал, что литовцы уже сдались, и потому подыскивал приемлемые для них детали. В июне 1569 г. Сигизмунд-Август, действительно, работал не жалея сил. Было неимоверно сложно провести в жизнь, не провозглашая, основополагающий принцип о сохранении государственности Литвы. Внешне всё разбивалось о стену польского диктата, однако проницательный Иван Ходкевич разглядел в этой стене трещины. Конечно, спорить до бесконечности было невозможно, поэтому следовало готовить решающий шаг.

Опираясь на старые привилеи, польские представители приводили их один за другим, причем некоторые формулировки не совпадали с оригиналами и были сомнительны. Мастер полемической логики Иван Ходкевич не оставил это без внимания. Он умело использовал образ наиболее сговорчивого литовского сановника, хотя получил одобрение своей линии поведения на сейме от Николая Радзивилла Рыжего (в письме от 4 июня). Жямайтский староста сделал упор на акт 1501 г., подчеркнул его значение и противопоставил однобокому акту об экзекуции. Этими постулатами он замаскировал основные требования, которые был намерен представить как редакционные поправки к продиктованному поляками варианту. Он всячески защищал принципы отдельной присяги монарха Великому княжеству Литовскому и созыва общих сеймов попеременно в обеих странах, но особо старался получить согласие на утверждение будущих привилеев двумя печатями. Именно в этом случае сохранение высших центральных литовских должностей, из-за которых не было серьезных разногласий, воспринималось бы как примета реальной литовской государственности.

15 июня литовцы представили проект, подкрепленный этими аргументами. Польские сейм и сенат почувствовали, что критика акта об экзекуции расшатывает их правовые опоры, и не согласились отказаться от него. Однако, защищая и пропагандируя его, они уже не шарахались от идеи двустороннего заключения актов об унии. По их мнению, это было бы гарантией непререкаемости унии. С другой стороны, это можно было расценить как отказ от односторонней экзекуции. Литовцы выиграли соглашение, которое они могли интерпретировать в выгодном для себя смысле.

В ответ на литовский проект польский сенат подготовил новый, подчеркнуто окончательный, проект соглашения об унии. Внешне он почти не содержал уступок, но в нем было важное по сути изменение, ибо упор уже делался на акт 1501 г. Полякам эта уступка не казалась существенной, а литовцам она позволяла трактовать сохранение центральных должностей как сохранение государственности. При таком козыре литовцам было легче защищать важнейший постулат о двух печатях. Им удалось, достигнув соглашения /656/ или видимости согласия по другим вопросам, превратить этот постулат в средоточие всего спора: две печати свидетельствовали о наличии двух государств, хотя декларации о «едином теле» и Польской короне позволяла полякам считать их союз неравноправным. Одна печать означала бы одно государство, которое именовалось бы Польшей. Поскольку внешняя уступчивость литовцев помогла сторонам найти общий язык, Сигизмунд-Август и польский сенат согласились и на две печати. Здесь важную роль сыграла примирительная позиция Сигизмунда-Августа, стремившегося побыстрее завершить изнурительную работу. Камнем преткновения оказался польский сейм, который воспротивился применению двух печатей, ибо инстинктивно сознавал, к чему это приведет. Были споры и из-за Ливонии, которую поляки желали забрать себе. Обходной маневр, успешно начатый литовцами, застопорился, следовало делать решающий ход.

28 июня на общем заседании Иван Ходкевич, апеллируя прежде всего к Сигизмунду-Августу, произнес резюмирующую речь. Она была обсуждена и срежиссирована литовской делегацией. По- /657/ нимая историческое значение момента и взвесив последствия каждого сказанного слова, жямайтский староста всю мощь своего красноречия и интеллекта психологически нацелил в глубину души Сигизмунда-Августа (как он ее видел и понимал), когда-то откликнувшейся на изумившую мир любовь Варвары Радзивилл. Подчеркнув ответственность делегации Литвы перед будущими поколениями литовцев и ее долг защитить отчизну, он признал, что у делегации нет выхода. Во имя согласия он обещал не затрагивать спорных вопросов о Ливонии и о двух печатях, но высказал это такими словами, которые не содержали отказа от права вернуться к этим вопросам снова. Вынужденные покориться своему государю, литовцы все национальные надежды влагают в его руки и молят о спасении отчизны, которой сами они уже не в силах помочь. Именем Господа взывал Иван Ходкевич к совести монарха, и все литовские делегаты пали на колени перед своим великим князем. Речь Жямайтского старосты отвечала всем правилам ренессансной риторики и живо отозвалась в людских душах. Слезы текли по щекам делегатов, плакали даже некоторые польские зрители. Сигизмунд-Август был потрясен: несчастная родина любимой Варвары протягивала к нему руки, словно сама Варвара с ложа, ставшего ее смертным одром. В стене, о которую разбивались все усилия литовцев, возникла трещина. На сей раз делегатам Литвы позволили взять проект для редакционной доработки. Литовцы получили возможность внести незначительные на первый взгляд, но решающие по сути изменения, и они сумели найти нужные слова. 1 июля договор был заключен, состоялась присяга.