Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым. Том 1 - Александр Дмитриевич Григорьев

Историческая песня «Гнев Ивана Грозного на сына» записана Григорьевым в трех вариантах одного сюжетно-композиционного типа. Близкие на формульно-лексическом уровне, они, видимо, родственны по происхождению (исполнительницы — из дер. Колежма). В двух текстах отсутствуют начальные сцены, а в третьем кратко пересказаны финальные эпизоды. Местная редакция сюжета — модификация основной версии, активно бытовавшей в Прионежье, на Выгозере, Карельском берегу и в ряде других регионов Севера. В онежских вариантах не описываются события, вызвавшие у Грозного подозрения в «изменушке великой», не конкретизируется, в чем она. Царь велит казнить сына и принести его голову «на золотом блюде». В других районах этот мотив редок (см. ИП, 1960, № 233 — Карельский берег; № 257 — Московская губерния; № 259 — Зимний берег). Обычно Иван Грозный требует «вынуть сердце со печенью» или показать ему орудие казни — окровавленную саблю. Онежские певицы вкладывают оригинальную формулу в уста «Малютушки Скурлатова»: оправдываясь, он ссылается на царскую волю: «Да как это дело не на́шоё, да как наше-то дело поднацельноё, подначальноё дело повелённоё». (Ср. один из алтайских вариантов — ИП, 1960, № 235). В обоих онежских текстах на пиру царевич-доносчик не сразу решается назвать «изменщика». Как и в ряде записей из Прионежья, с Выгозера и Кенозера, он сокрушается: «Мне на братця сказать, да мне-ка брата жаль, на себя мне-ка сказать, да головы отстать» и все же предпочитает указать «на молодого на Фёдора Ивановица». На онежских вариантах сказалось балладное влияние. Используются развернутые троекратные повторы, нужные не для эпического замедления повествования, а для большей драматизации действия. Трижды царь вызывает желающих казнить царевича; трижды царица рассказывает «Миките Романовичу» о случившемся, но брат только с третьего раза понял, что от него требуется. Наибольшие разночтения — в финальных сценах. Лишь в одном варианте упоминается «Микитина вотчина» (село, укрывшись в котором, любой становится «неприкосновенным» — № 16). В том же тексте Микита Романович заменяет на плахе царевича «холопом», в другом — более редкий мотив: убивает самого палача (№ 22).

Основной ареал бытования баллады «Дмитрий и Домна» — Пинега и Поморье. Все 4 онежских варианта принадлежат к одной редакции сюжета, позднее зафиксированной в окрестностях Сумпосада, на Карельском берегу и на Выгозере. Здесь характерна трагическая развязка — либо Домну казнит оскорбленный ею жених, либо она предпочитает самоубийство нежеланному браку. Сестра Дмитрия объясняет мнимое отсутствие брата тем, что он ушел охотиться на водоплавающих птиц и «за куницами да за лисицами, за цёрныма соболями сибирскима». В пинежских записях охота на пушных зверей не упоминается. В развитии действия важную роль играет вещий сон матери Домны, в трех вариантах она названа по имени: «Софья Микулицьна (Меркульицьна)». В остальном местные певицы не отступают от типовой сюжетной схемы. Оригинально, с использованием областных слов и местных реалий оформляются язвительные насмешки героини над внешностью Дмитрия («сутул-горбат да наперёд покляп», «жолты кудри заонезьския», «рець да корельския» и т. п.).

Онежский берег и окрестности Сумпосада (на границе с Карельским берегом) — основной район бытования баллады «Князь, княгиня и старицы». Севернорусская версия популярного в Европе сюжета об оклеветанной жене отличается устойчивой композицией, эпичностью повествования, стабильностью описаний и диалогов. Ряд оригинальных деталей и подробностей выделяет онежскую редакцию сюжета (к ней близки выгозерские и водлозерские записи). Исполнители не называют героя по имени, княгиню именуют «Катеринушкой» (южнее Сумпосада — «Агриппиной»; в других регионах героиня безымянна, а ее муж иногда получает какое-нибудь условное имя). В зачине подчеркивается разрыв в возрасте супругов («Женился князь да в девяносто лет, уж взял княгинушку да девяти годов»); в иных редакциях сюжета оба супруга — малолетки (№ 4). Видимо, под влиянием волшебных сказок местные певицы изменили традиционную развязку баллады: князь казнит одну из клеветниц, а вторая оживляет его жену (или обещает это сделать). Упоминаются старинные одежда и головные уборы («летник», «повойник», «кокошник»), средневековые реалии, связанные с княжеским бытом («кольчужный двор», «конюшон двор», «терема», «покои» и «новы горенки», «золоты ларцы», «сладкие меды»). Изредка мелькает лексика более поздних эпох («чаи-меды», «сладка водочка», «сладки пряники», «кореты»). Ряд оригинальных образов навеян старообрядческим бытом (описание вышивки: «Во пялах всё шито там по-Божьёму, <...> да всё по-книжному, <...> да по-уцоному» (№№ 13, 15 и др.). Возможно, со старообрядческими монастырями и «пустынями» связано то, что в севернорусских записях баллады в роли клеветниц выступают «две старицы, две монашицы»; по негативной роли и созвучию с «черноризницами» их нередко называют «чернокнижницами».

Оба онежских варианта баллады «Мать князя Михайла губит его жену» принадлежат к основной архангельско-беломорской версии сюжета с устойчивой композицией. Особенно близки они к записям соседнего Карельского берега. Имя героини в них отсутствует или сильно варьируется (на Пинеге ее обычно называют «Катериной»); об убийстве жены герою сообщают слуги или «соседи порядовные» (в пинежских текстах обычно — «нянюшки»); иные реалии используются в диалоге сына с матерью, оттягивающей момент узнавания и развязку. Вылавливание из моря «колоды белодубовой» с телом княгини имеет поэтическое развитие: князь отпускает в море «рыбину в пятьсот рублей», «в целу тысищу», которые попадают в сети при забрасывании первой и второй «тони».

* * *

№ 1. Граф Паскевич и смерть генерала. Поздняя, лиро-эпическая историческая песня, отражающая события кавказских войн до половины XIX века.

«Граф Аскевич» — И. Ф. Паскевич (1782—1856), с 1827 года — «командующий Кавказским корпусом и управляющий Кавказским краем» (Путилов, с. 385).

«Большая измена» Паскевича — домысел или перенесение из других исторических песен.

№ 2. Наезд на богатырскую заставу и бой сына Ильи Муромца с отцом. Вариант примыкает к архангельско-беломорским редакциям сюжета (развернутый мотив богатырской заставы под Киевом; демонстрация «нахвальщиком» необыкновенной силы; описание его взаимоотношений с матерью; ее наказ низко кланяться «старому да седатому» и др.). Свою единственную старину исполнитель усвоил от отца, бывшего незаурядным сказителем, владевшим классическим формульным стилем. Оригинальные поэтические образы связаны с реалиями промыслового быта поморов: «А-й не лёд трещит, не и́глы сыплются» (ст. 120); «Еще батюшко синё море да сколыба́итсё» (ст. 125); «Как не рыбинка да стрепетнеласе» (ст. 166; аналогичное сравнение есть в одной из мезенских былин — Аст., № 20, ст. 129). В тексте есть и признаки разрушения традиции. В финале былины «нахвальщик» нападает на Илью Муромца в Киеве — обычно он пытается убить спящего богатыря в шатре; вместо «трубки долговидной» (то есть подзорной трубы) упоминается «полотенце долговидноё»; «копье бурзамецкое» («буржамецкое») превратилось в «бургоминское»; на богатырской заставе оказываются персонажи исторических песен «Никитушка Романович» и «Кострюк-Демрюк».

№ 3. Отъезд Добрыни и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Вариант содержит черты местной редакции сюжета. С архангельско-беломорской традицией его роднит еще одна деталь: Алеша