Записки беспогонника - Сергей Голицын

С тем он и уехал. А мы целую неделю ждали результатов его поездки. Так и не узнали — понравилось ли у нас начальству или не понравилось.

Командир 3-го взвода Цурин так же, как и я, страстно желал демобилизоваться. До войны он работал мастером по отделке станций Московского метро. В частности, мозаика на станции метро «Маяковская» — его рук дело.

После переезда границы мы с ним стали получать всего по 600 рублей. За вычетом денег на продукты мне оставалось только на пол-литра молока через день. Семье я ничего не посылал. Осточертело мне в армии до крайности. А нас все держали.

Мы решили подать заявление в ГВИУ — Главное Военно-Инженерное Управление. Написали как можно жалостнее и убедительнее, послали прямо по почте и стали ждать.

Наступила весна. Вся рота уехала в Гомель на восстановление тамошнего вокзала, а я с 20-ю бойцами остался ждать железнодорожных платформ, чтобы грузить дубовые кряжи на паркетную фабрику.

Платформы не подавались. Время у меня было свободное, и я с новым рвением принялся писать свою эпопею о войне.

Неожиданно приехали представители паркетной фабрики и отказались принять кряжи. Дубы лежали на солнышке больше месяца и все потрескались. Оказывается, их надо было держать под навесом, да еще прикрытыми соломой, а торцы полагалось покрасить краской. Ничего этого сделано не было. Я оправдывался, что не знал, сваливал на многочисленное приезжавшее ко мне начальство, наше и лесничества.

Кряжи действительно потрескались так, что никакие паркетные дощечки из них не могли получиться. Словом, погубили мы дубы совершенно напрасно.

Много лесу я сокрушил во время войны, но гибель защебских дубов была наиболее бессмысленной. А что я вообще сделал полезного за время войны? Разве только построил два-три моста и провел несколько километров дорог. Все остальное, начиная с противотанковых рвов на Смоленщине и в Горьковской области и кончая горой щебня в центре Варшавы и этими мертвыми красавцами дубами, — все было сплошной бессмысленной растратой энергии, времени и природных богатств. Пять лет моей жизни было растрачено зря.

А вся война разве не такая же бессмыслица, притом увеличенная в несколько миллионов раз?

Ну да что обо всем этом писать! Будущего историка заинтересуют в моих воспоминаниях не рассуждения, а факты, которые я привожу.

А факты были таковы: побросали мы лубовые кряжи возле железнодорожных путей и уехали в Гомель. Я передал Пылаеву 20 бойцов, а сам попросился в отпуск. Было это в конце апреля.

Дали мне всего 10 дней. Я поехал в Москву, с собой повез муку, которую берег еще с Варшавы, и еще кое-какие продукты.

В Москве приехал на Киевский вокзал и сразу попал в объятия чекистов, которые забрали половину пассажиров. Но мои документы оказались в порядке, и меня отпустили.

Добрался я до улицы Красина часа через полтора, так как на Тишинском рынке теснилась многотысячная толпа продавцов и покупателей всех тех товаров, которые производились в нашей нищей и голодной стране, в Германии и даже в Америке.

Встретили меня жена, оба сына, тесть и теща. Не забуду я тех гордых взглядов, которыми обменялись мои мальчики, когда я снял шинель и блеснули мои награды.

Жена тогда работала в какой-то еврейской артели. Она распарывала трофейные парашюты, получая за это деньги, но не хлебную карточку. Тесть получал пенсию, на которую мог купить разве что веревку, а теща числилась на его иждивении. Кое-что подбрасывали им дочери.

Радостны были мои встречи с матерью, с сестрами, со всеми моими многочисленными родными и друзьями. Лица у всех были изможденные, угощения подавались скудные. Ведь продукты тогда выдавались по карточкам самыми мизерными дозами.

За время отпуска я побывал в юридической консультации, где юрист составил мне заявление о незаконности задержки меня в армии. Побывал я и на своей прежней службе в Гидропроекте, где получил бумажку за подписью зам. главного инженера Семенцова с просьбой меня демобилизовать как высококвалифицированного геодезиста.

Был у меня офицерский аттестат на получение продуктов. Но на офицерском продпункте не обнаружили на моих плечах погон и показали мне шиш. Потом, уже в Гомеле, я сумел получить задним числом полагающийся мне паек.

Вернулся я в Гомель в боевом настроении, собираясь демобилизоваться. Ведь я же не офицер, а бесправный беспогонник — доказывал я и Пылаеву, и в ВСО майорам Елисееву и Сопронюку.

Мне было приказано не рассуждать, а принять взвод. Пугачеву зарплату прибавили, до 700 рублей, иначе говоря, он мог купить на рынке на килограмм хлеба больше, чем я. А я со своими 600 рублями положил зубы на полку.

Гомельский вокзал восстанавливался уже давно. Пылаев стал начальником строительства, сменив отданного под суд капитана Сомса. Техническим руководителем работ был беспогонник инженер Маслюков, человек порядочный, высококультурный и, не в пример нашим офицерам, деликатный и никогда не повышавший голоса.

Как специалиста его очень ценили. Пугачев сразу стал у него правой рукой, Пурин — как мастер-отделочник — тоже нашел себе место. А я в строительном деле не очень-то разбирался. Первый взвод под моей командой стал использоваться на подсобных работах: мы разгружали вагоны и разбирали развалины, а Гомель тогда наполовину состоял из развалин. И еще мне доверили строительство камеры хранения рядом с вокзалом.

К этому времени вокзал был почти восстановлен, заканчивались его штукатурка и отделка, бойцы приводили в порядок внутренние помещения. Железнодорожники принимали работы по актам, на основании которых выплачивалась строителям зарплата. Но работы шли медленно, механизация почти отсутствовала, материалов не хватало, неумелые мастера постоянно портили работы, многое приходилось переделывать. И без того мизерная наша зарплата нередко задерживалась.

Я решился вызвать семью, тем более что Пылаев выделил мне комнату на втором этаже западного крыла здания вокзала.

Как только начались каникулы, жена и мои мальчики приехали. Жена поступила в роту портнихой и стала получать кое-какие деньги, а главное, законный, хоть и скудный, паек.

Мои бойцы сложили в комнате плиту, и я приходил домой обедать. Но было много бытовых неудобств: уборная находилась за 300 метров и приходилось становиться в очередь, паровозы беспрестанно гудели, особенно один маневровый обладал пронзительным визгом и будил нас среди ночи, вся площадь перед вокзалом была наполнена толпой жаждавших попасть на поезда пассажиров, и стояла удушливая пыль. Вдобавок еще нас обокрали — украли у меня шинель и брюки, у жены костюм, у сыновей какую-то одежонку.

Сыновьям, однако, было весело, они сновали между строителями, даже им помогали, старший сын ходил в читальню.

Так провели мы лето. За это время в роте были арестованы двое или трое из бывших военнопленных. Пылаев перестал откровенно разговаривать со мной и с Пугачевым, а я однажды ему прямо заявил: если меня к осени не демобилизуют, напишу самому Сталину.