Международное тайное правительство - Алексей Шмаков

Ближайшее рассмотрение фактов убеждает, однако, что беспримерное счастье и недосягаемость собственного гения ослепили «маленького капрала». В действительности он не только не сочувствовал революции, а, познакомившись с ней на опыте, трепетал перед неистовствами толпы, будучи же коронован императором, ни перед чем не останавливался, чтобы скрыть якобинское происхождение своей власти. Вел двойную и даже четвертную игру. Преследуя роялистов, он, тем не менее, ими же себя окружал и наоборот, из республиканцев главным образом, рекрутируя штат своего двора, он питал к ним глубокое презрение, держал, что называется, в ежовых рукавицах. Производя же их в генералы, маршалы, герцоги и короли, он располагал достаточными средствами, чтобы вытравливать «республиканский» дух. С другой стороны, в лице таких императорских министров, как Талейран и Фуше, он имел возможность оценить и всю низость «свободолюбивого» вероломства. Окруженный изменниками, он даже в лице императрицы Жозефины, вдовы Богарне, встретил шпиона целиком продавшегося его же тайной полиции. Нет, стало быть, ничего странного, что на острове святой Елены Наполеон не раз проклинал себя за то, что вовремя не повесил Фуше!.. Не надо, значит, удивляться и тому, что председателем военно-полевого суда над герцогом Энгиенским 21 марта 1804 года он назначил именно «победителя Бастилии» (14 июля 1789 года) Гюллэна. Смерть же герцога, состоявшего на службе у Англии, сражавшегося против войск республики под Вейсембургом, Бесгеймом etc. и ведшего заговоры против самого первого консула, вызывалась прямой государственной необходимостью. Параллельно с этим, собираясь провозгласить себя императором, Бонапарт хотел в казни герцога дать решительную гарантию своих взглядов и людям Террора. Накануне самой казни он говорил своим приближенным: «Хотят уничтожить революцию, преследуя меня. Но я окажу ей защиту, потому что я сам – Революция, да, я, я!.. Станут глядеть, теперь в оба, узнав, на что мы способны». А несколько лет позже, обращаясь к тому же вопросу, он пояснял своему брату Иосифу: «Я не могу раскаиваться в том пути, который избрал относительно герцога Энгиенского. У меня не было другого исхода устранить сомнения о моих намерениях и ниспровергнуть надежды бурбонских сторонников. Кроме того, я не мог скрыть от себя, что не будет мне покоя на троне, пока еще остается в живых хотя бы один Бурбон. У этого же текла кровь великого Кондэ. Являясь последним представителем великолепного имени, он был молод, блестящ, храбр, следовательно, наиболее опасен из моих врагов. Отправляя его на тот свет, я приносил настоятельную жертву во имя собственной безопасности и ради величия моей династии».

IV. Каково было при этих условиях соучастие «детей Вдовы» и членов «избранного» народа в Венсенском злодеянии, остается догадываться. Как бы, однако, ни было, нет места сомнению, что замыслы «всемирного кагала» и Наполеона I в данном случае совпадали. Нарочитое исследование показало бы, разумеется, то же самое и в разных других, хотя еще далеко не во всех, направлениях, но это требует специального анализа. Мы заметим только, что сознавая могущества иудаизма Наполеон, увы, стремился приголубить его, а потому не остановился и перед созывом Синедриона в 1807 году.

Тем не менее, трудно понять наивность заблуждения, которым увлекался, если рассчитывал обмануть евреев, либо превратить их и свое орудие. Не знал он истории? Не видел, каков французский патриотизм тех алчных жидовских полчищ, которые хлынули отовсюду через Рейн с целью грабить как французов вообще, так и их голодные, оборванные армии? Не жаловался ли сам перед государственным советом на хищничество сынов Иуды в Эльзасе и Лотарингии? Не имел ли сведений о Меере-Амшеле Ротшильде и капиталах герцога Гессен-Кассельского? На поражениях в Испании не испытывал ли результаты «сотрудничества» Натана Ротшильда Веллингтону, оказавшихся провозвестниками Св. Елены? Не располагал ли данными о том, что в Германии при вступлении французских войск все местные «ложи» закрывались, чтобы не вступать в сношения с фальсификацией масонства под барабаны «корсиканца»? Не обязан ли был давать себе отчет в глубине связи масонов и евреев с коварным Альбионом?

Не замечал ли, что «династия» Ротшильдов сделалась кассиром и соглядатаем всяких монархических коалиций? Стал ли забывать, наконец, о судьбе Густава III, Людовика XVI и Филиппа Эгалитэ?!.. Кто даст ответы? Как разуметь все это?..

Впрочем, сыны Израиля с «детьми Вдовы» придумали для Наполеона забавную игру. Раскрывая ему тайны австрийского генерального штаба, а стало быть, предавая и наших несчастных солдат с их воеводой Суровым, иудаизм организовал в Италии и Германии поперек дороги тому же Наполеону Карбонаризм и Тугендбунд. В России приобретя такого шаббесгоя, как Сперанский, и через Айзика Перетца располагая графом Кутайсовым, евреи не только раскинули к 1812 году «художественные» сети шпионства, но и посоветовали Наполеону открыть фабрику фальшивых ассигнаций, а затем усердно распространяли их для подрыва нашего государственного кредита. Но судьбе угодно было, чтобы уже сподвижник Наполеона, граф Сегюр, явился очевидцем иудейской дружбы, когда больных и раненых французов кагалы и прикагалки дорезывали при наступлении русских войск или выбрасывали умирать на мороз…

Как бы, однако, ни было, картина все же оказалась бы не полной без того апофеоза, который сынами Иуды поставлен на сцену и разыгран под Ватерлоо с финалом крокодиловых слез Натана, при операциях с английскими консолями на бирже в Лондоне.

V. Подготовив «одним махом» лабиринт дальнейших революций через реставрацию «возлюбленного» Людовика XVIII русскими войсками, и на свою же потеху дав ему в министры полиции Фуше, кагал мог почить на лаврах, ad tempora feliciora. Ведь Фуше состоял таким же министром и в эпоху террора, т. е., когда Людовику XVI отрубили голову, а иудеи-франкисты, как патентованные Азефы, продолжали играть и при «возлюбленном» ту же роль, какую исполняли во времена Наполеона I. Празднуя возврат «законного короля» и, кстати, рекомендуя ему Фуше, масонство поставило вновь министром Талейрана с расчетом, предвкусив плоды афоризма, впоследствии открыто выдвинутого Вениамином д'Израэли «милосердная политика есть самая ловкая и самая дальновидная…»

Здесь мы вступаем в период происшествий с девизом – est aliquid delirii in omne magno ingenio.

Как жаль, что настоящая работа и без того уже слишком обширна?.. Как печально, что для многого еще не настало и время к разоблачению в печати?.. Как унизительно, хотя бы поневоле замалчивать данные, способные раскрыть весь цинизм иудейского двуличия? Как горько, что в одной книге нельзя охватить и диагноз болезни, и ее терапию!..

Между тем, и под Ватерлоо мы видим то же донкихотство, каким, увы, отличаются многие патриотические союзы в России еще и сегодня, обольщаясь миражом, будто своей доблестью и кровью они победят врага, сама организация которого, равно как место пребывания его главы, остаются неведомыми.

Накануне битвы при Ватерлоо, соединив под Катр-Бра свою армию с корпусом Нея, Наполеон двинулся по брюссельской дороге против англичан. Решительно не приходила в голову мысль, что ему предстоит сражаться и с пруссаками, которых он считал разбитым наголову. Полагая, что легко останется победителем, он, с целью навеет страх на неприятеля и внушить мужество собственным войскам, решил произвести смотр на глазах армии Веллингтона.