Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Каскад обстоятельств, приведших к негативному для нашего отечества исходу войны за Ливонию, венчает то из них, на которое указывает историк Н.И. Костомаров:

«Долгие мучительства и развращения, посеянные в народе Опричниною, приносили свои плоды: русские легко сдавались неприятелю и переходили на службу к Стефану Баторию; один Псков представлял собой счастливое исключение благодаря тому, что там находился умный и деятельный Иван Петрович Шуйский. Иван Васильевич трепетал измены, боялся посылать от себя войско; ему представлялось, что его самого схватят и увезут к Баторию».

Несмотря на то что эта мысль принадлежит маститому ученому, трудно согласиться с тем его утверждением, что переход некоторых русских воевод на сторону противника мог не то чтобы послужить одной из главных причин поражения, но и сколько-нибудь повлиять на ход войны. Измена со стороны высшего руководства армией и даже со стороны среднего командного звена не стала не только массовым, но и сколько-нибудь заметным явлением. В основном перебежцами становились рядовые ратники, мелкой руки дворяне и дети боярские. Переход на сторону врага А.М. Курбского и еще нескольких более или менее крупных военачальников были единичными явлениями, к тому же случившимися задолго до появления на исторической сцене Стефана Батория, то есть тогда, когда чаша весов в противостоянии еще колебалась и ни на одной из воюющих сторон не было уверенности в том, куда она в конечном счете склонится. Но для нас приведенное выше высказывание Костомарова замечательно тем, что с него удобно перейти к рассмотрению другой стороны обстоятельств, приведших к унижению России, тех, что Флоря назвал ошибками и просчетами Грозного. А эта сторона вопроса не менее важна, чем материальная несостоятельность, так что даже при равенстве военных потенциалов, в том числе и в уровне владения военным искусством, ее одной хватило бы Москве для того, чтобы испить чашу позора Киверовой Горки и речки Плюсы. Например, историк Д.И. Иловайский вообще склонен не придавать особого значения военному превосходству Батория над московскими воеводами, и основную причину печального исхода войны на западе он видит исключительно в личных качествах русского царя. Целиком согласиться с такой концепцией трудно, но нельзя за ней и не признать большой доли объективности.

«Напрасно некоторые новые историки, — пишет ученый, — пытаются оправдать некоторые Ливонские войны Ивана широкими политическими замыслами, а его неудачу военными талантами Батория и отсталостью русских в ратном искусстве сравнительно с западными европейцами. Напротив, чем ближе всматриваемся мы в эту эпоху, тем яснее выступает вся политическая недальновидность Грозного, его замечательное невежество относительно своих соперников по притязаниям на Ливонию, его неуменье их разделить и воспользоваться их слабыми сторонами. Первые успехи совершенно его ослепили: вместо того, чтобы вовремя остановиться и упрочить за Россией обладание ближайшим и нужнейшим краем, то есть Дерптско-Нарвским, он с тупым упрямством продолжал стремиться к завоеванию целой Ливонии и тогда, когда обстоятельства уже явно повернулись против него.

Блестящие успехи Батория можно только отчасти объяснять его талантами и отсталостью москвитян в ратном искусстве. Последнее обстоятельство не мешало им, однако, при деде и отце Ивана и в первую половину его собственного царствования наносить иногда поражения западным соседям, отвоевывать у них города и целые области. Если на стороне Батория было превосходство его личных военных способностей, то на стороне Ивана находилось важное, подавляющее преимущество: его неограниченное самодержавие, которое могло двигать всеми русскими силами и средствами как одним человеком, тогда как Баторий принужден был постоянно бороться с разными противодействиями и препятствиями в собственном государстве. Обстоятельства благоприятствовали Ивану и в том отношении, что во время его борьбы с Баторием южные пределы России не требовали больших усилий для своей обороны; ибо крымские татары были отвлечены происходившей между турками и персами войной, в которой хан участвовал как вассал султана. Но дело в том, что Ливонская война тогда не пользовалась в России сочувствием народным (была малопонятна для народа, непопулярна), что тиран собственными руками истребил своих лучших воевод и советников и остался при худших, а сам он в минуту наибольшей опасности только обнаружил свою ратную неспособность и недостаток личного мужества… Его тиранство вместе с этой неспособностью очевидно отвратило от него сердца многих русских людей. Сие важное обстоятельство во время войны с Баторием особенно сказалось множеством перебежчиков из служилого сословия. В числе их находились и знатные люди; так Давид Вельский, подобно Курбскому, ушел к королю и потом давал ему гибельные для русских советы во время последней войны. Грозный даже не сумел воспользоваться геройской обороной Пскова и, когда надобно было энергически действовать всеми силами для полного отражения неприятеля, ждал своего спасения от иноземного вмешательства и лукавого посредничества иезуита Поссевина.

Если в чем Иван и был лично силен, так это в словесных препирательствах, что не замедлил испытать на себе тот же Поссевин».

Если сейчас взяться за перечисление ошибок и просчетов Грозного, то мы от главного предмета рассмотрения, от Ливонской войны, уйдем в область характеристики русского царя Ивана IV, а это несколько другая тема, хотя во многом напрямую связанная с нашей.

Выше мы достаточно осветили вопрос выбора Грозным цели для своей очередной агрессии, цели, которая стала главным просчетом царя. Вступление в Ливонскую войну и есть самая большая ошибка хозяина московского трона. Ну, а дальше просчеты и ошибки стали плодиться и множиться с трудно вообразимой быстротой. Мы знакомили с ними читателя по ходу повествования и напоминать о них снова, значило бы повторять весь наш рассказ. Единственно, на чем в силу повторяемости исторических процессов и явлений приходится снова заострять внимание, так это на том, что многое из сотворенного Грозным, позже названное ошибками, в действительности было преступлениями. Не сказать об этом лишний раз нельзя хотя бы потому, что на разных этапах нашей истории, вплоть до недавнего времени, преступления Грозного нет-нет да имели продолжения, и у нас нет гарантии того, что мы не станем свидетелями новых ужасов опричнины в ее современном проявлении. Тем более что мы живем в обществе, в котором очень многие мечтают о том, чтобы это случилось именно так. Да, собственно говоря, и современного-то проявления опричнины, как такового, нет. Опричнина на протяжении веков остается той же, не меняясь. И последний, самый мощный ее всплеск 30-х, 40-х, начала 50-х годов XX века отличался от ее проявления четырехсотлетней давности только тем, что массовая резня не становилась публичной, и на площадях наших городов не ставилось плах и виселиц. Во всем остальном наша отечественная опричнина за четыре с лишним столетия не претерпела ни малейших изменений.

Но оставим в стороне воспоминания о тверском, новгородском и псковском погромах, о плахах и застенках, планомерно уничтоживших цвет московского общества второй половины XVI столетия. Остановимся лишь на внешнеполитических ошибках Грозного времен Ливонской войны. А основной его ошибкой здесь стало то, что после своих первых успехов в войне на западе он не смог унять в себе агрессивное начало. Можно с большой степенью вероятности полагать, что, остановившись на завоевании Дерпта и Нарвы, получив, таким образом, во владение готовые гавани и не претендуя на большее, Москва не раздразнила бы соседей, во всяком случае не раздразнила бы настолько, чтобы побудить их к принятию мер против себя, и тогда дело могло бы закончиться хоть и малым, но зато прочным и надежным приобретением. А даже если бы и поднялись на нее те же противники, то удержать завоеванное, не распыляя сил на другие цели и не расширяя сферы завоеваний, было бы более чем реальной задачей. Но Московское государство и его царь не сумели себя сдержать, и это стало, может быть, самым крупным просчетом Грозного после развязывания войны.