Тарра. Граница бури. Летопись вторая - Вера Камша

Если бы Рене ненавидел ее, если бы ее унизили, бросили в темницу, выставили к позорному столбу, ей, наверное, было бы легче. Но Рене и Феликс предпочли объявить ее жертвой Михая, вынужденной выполнять его страшные требования. О суде не было и речи, напротив, ее окружили бережным почетом, и это-то и было непереносимо!

Непереносимо было есть за одним столом с Рене и Герикой, которые не скрывали своей любви, непереносимо ходить в трауре и носить в себе свои тайны… Непереносимо было смотреть то в лицемерно-сладкие физиономии арцийских нобилей, то в хмурые лица выживших «Серебряных». Несколько раз она порывалась рассказать о том, что видела и что сделала, но не могла переступить через себя. Ей и так хватало голосов за спиной. Как же, вдова Михая Годоя, любовница гоблина, колдунья… Хоть Тиверий и получил свое, его вопли, когда обезумевшего лжекардинала выводили из здания конклава, чтобы напоить Агва Закта, слышали слишком многие… Илана тоже слышала.

Если б Рене ее любил, она, может быть, и призналась бы во всем, но теперь ее рассказ вызвал бы у эландца отвращение. Пусть думает, что Михай лишился силы и был убит братьями Цокаи… Хотя это только возвеличивало Герику, которую Илана яростно ненавидела, потому что тарскийка выдержала там, где она, Илана, всегда гордившаяся своей смелостью и мужским складом ума, сломалась. Если бы она могла по-прежнему презирать тарскийскую корову, но та, взбунтовавшись, стала такой, какой Ланка хотела бы видеть себя. Тарскийка заслуженно заняла ее, Иланы, место — и в сердце Рене, и на троне… Будь это ошибкой, несправедливостью, ложью — еще можно было бы бороться. Но, честная в глубине души, Илана признавала: все правильно. Герика выиграла, она безнадежно проиграла, но от этого было только больнее….

Сегодняшний же день обещал стать особенно страшным. В храме Триединого при огромном стечении народа из рук Архипастыря получит корону Арции новый император — Рене Аррой Эландский, и там же будет оглашена его помолвка с вдовствующей королевой Таяны и герцогиней Тарски Герикой Ямборой, которая от имени горного герцогства присягнет на верность новому императору. Должна присягнуть и Анна-Илана Годойя. В том, что признает Рене своим сюзереном и не претендует ни на таянский, ни на тарскийский престолы, после чего упомянутая Анна-Илана может отправляться куда хочет, только вот идти ей, похоже, некуда. Она во всем зависит от милости Рене, и это и есть самое ужасное…

Ланка еще раз посмотрела на себя. Ей всегда шло или охотничье платье, или яркие роскошные туалеты, а в этом вдовьем балахоне она просто уродина. Особенно в сравнении с Герикой, которой траур, наоборот, придает какую-то загадочность… Эстель Оскора! Эта тарскийка словно бы рождена для того, чтобы отбирать у Иланы все, что ей предназначалось…

Да, в своих рубинах она бы выглядела иначе… В своих? Но ведь это подарок Герики… Странно, как же она об этом забыла. Мы вообще предпочитаем не помнить о том, что нам неприятно….

— Сударыня, — Шандер Гардани в строгом черном, отделанном серебром платье стоял у двери, — я должен сопровождать вас…

Ей показалось, или в глубине темных глаз Шани было сочувствие и понимание?

— Я готова. — Ланка без колебаний подала затянутую в траурную перчатку руку и опустила вуаль, прикрепленную к узкому золотому ободку, какой испокон века носили вдовеющие женщины дома Ямборов. Тарскийки же, наоборот, ходили с непокрытой головой…

3

Перед глазами Иланы все плыло, сливаясь в какой-то разноцветный, невнятно бормочущий океан. Пахло горящим воском, церковными куреньями и неуместными в храме благовониями, которыми немилосердно поливали себя арцийские аристократки. Изо всей церемонии, продолжавшейся час с четвертью, таянка запомнила только выход Рене и органные стоны, так как основное действо загораживал здоровенный кованый подсвечник. Конечно, никто не мешал сделать пару шагов в сторону, но Илане отнюдь не хотелось тонуть в чужой победе. Слишком часто она представляла себе коронацию, себя в алых одеяниях Волингов и Рене… На эландца Илана все же взглянула, когда тот легко и уверенно шел навстречу Архипастырю, а следом шествовали кардинал Таяны и Тарски Максимилиан, Герика с черными бриллиантами в разноцветных волосах и дочка Шандера, чье сходство с Маритой стало еще одной болью. Ланка словно бы сквозь туман видела, как мимо проходят регент Арции Рыгор Фронтерский, маршал Арции Сезар Мальвани, двое немыслимо прекрасных мужчин, напоминавших лицами и статью Романа Ясного, и сам Роман вместе с такими неуместными в храме гоблинами, среди которых был и Уррик. Женщина с трудом сдержала крик, а они уже прошли, и затянутые в черную кожу спины заслонила атэвская парча…

Ланка отвернулась и принялась изучать резьбу на подсвечнике, пытаясь пересчитать бронзовые листочки, все время сбиваясь со счета и начиная сначала. В носу и глазах навязчиво пощипывало, но Ланка твердила себе, что это от курений, которые она всегда переносила с трудом. За происходящим таянка не следила совершенно и вздрогнула, когда брат Фиделиус с прорывающейся сквозь благость досадой шепотом объявил, что она задерживает церемонию. Вызубренная присяга напрочь вылетела из памяти, и Ланка, лихорадочно пытаясь вспомнить нужные слова, пошла по зеленой ковровой дорожке мимо подсвечника с так и не досчитанными литыми завитушками, атэвских послов и удивленных гоблинов, повернула и столкнулась взглядом с императором.

На серебряных волосах Рене уже лежала усыпанная сверкающими драгоценностями корона, а на лбу Илана заметила блестящую полосу, оставленную освященным маслом и навеки отделившую мореплавателя и воина от простых смертных. В руках миропомазанник держал сверкающий шар с тремя нарциссами наверху и широкий, не годящийся для боя меч.

Илана, как того требовалось, преклонила колени и подняла лицо к тому, кто и без короны и меча был ее императором. Слова присяги так и не вспомнились, пауза затягивалась. Рене ждал, и она, борясь с наплывающей тошнотой, твердо сказала:

— Ваше величество! Я отказываюсь от всех прав на Тарску и Таяну и клянусь в верности вам и вашим наследникам! Пусть все те, кто еще любят меня, знают, что, служа вам, они делают счастливой и меня…

Что о столь вопиющей вольности подумал брат Фиделиус, Ланка так и не узнала. Круглая люстра, несущая несколько сотен свечей, вдруг превратилась в стремительно вращающееся огненное колесо, затем мир сжался в одну светящуюся точку, взорвавшуюся со страшным блеском, и все исчезло.

4

Эстель Оскора

Наверное, мне следовало быть в этот день счастливейшей из смертных. Все осталось позади — война, смерти, сплетни, страх. Мой возлюбленный — император Арции, король Таянский и великий герцог Эландский. Я — герцогиня Тарски и его невеста. Годой уничтожен, Белый Олень исчез, и можно надеяться, что навсегда. Мерзавцы наказаны, мертвые оплаканы и похоронены, а живые сидят и пьют. Уж не знаю, как отнесся бы великомученик Эрасти к пирушке, которую устроил Архипастырь в старинной зале под его храмом — я сильно подозревала, что когда-то, когда Церкви еще не было и в помине, она служила именно для пиров, — но это было единственным местом, где мы могли быть сами собой и могли быть вместе. И, наверное, это нам удалось в последний раз. Скоро эльфы вернутся в свои леса, а гоблины двинутся в Корбут, уезжавший в Гелань Шандер отправится с горцами, мне и Рене предстоит обживаться в Мунте, а маринерам — смотреть, как зимнее море бьется о скалы бухты Чаек… В Кантиске останутся только Иоахиммиус с Феликсом, которому придется забыть о сражениях и вернуться к молитвам и интригам.