Земля под ее ногами - Салман Рушди

— Да, о нем я слышал, — отвечаю я, уже не пытаясь сдержать смех. Он весил триста восемьдесят фунтов и недавно умер, что стало плохой новостью для его жуликоватого окружения: они облапошивали несчастного, вытягивая у него все что можно, пока этот бедняга не от мира сего, ни о чем не подозревая, сидел, исполняя свои обращенные к богу песни на арене «Голливудской чаши»[362], словно застрявший в собственной паутине паук. — Это самая что ни на есть духовная музыка.

— А что тут смешного? — хочет знать она. — Людям это действительно нужно, они хотят волшебства, надежности; им нужно знать, что есть что-то еще, что-то большее, нечто за пределами этого мира. Медитация, празднование, молитва, это… Черт возьми. Рай, что здесь смешного?!

— Нет, всё нормально, — говорю я. — Извини, это просто ностальгия. Я знал еще одного человека, рассуждавшего точь-в-точь как ты.

— Вот черт! — замечает она. — Мои предки занимались этим еще в тринадцатом веке, но я могла бы догадаться, что здесь она все равно была первой.

Вот полуторагодовалая Тара Челано у меня на террасе, в пушистой розовой, отделанной кожей куртке и ярко-зеленых колготках, поет серенады внимающим ее Крайслер-билдинг и башням Всемирного торгового центра; это песня без слов, что-то вроде «Da Doo Ron Ron». Мира тем временем лежит на коврике, курит, не обращая на дочь ни малейшего внимания. Предоставленная самой себе, Тара растет, как сорная трава; ей повезло, что она смогла выжить, но в то же время она взрослеет раньше времени. С одной стороны, она теперь умеет терпеливо ждать за кулисами, пока не закончится выступление матери; она танцует твист, бьет чечетку, может изобразить паровозик; она научит вас выгуливать собаку, если вы не умеете; отлично ориентируется за кулисами и в туалетах множества манхэттенских клубов и баров, как приличных, так и довольно сомнительных. И при всем при этом она собирает с горшков с кактусами мелкие камешки и пытается проглотить их. Ее как магнит притягивают электрические розетки в моей квартире. Меня не покидает ощущение, что я по десять раз на дню спасаю ей жизнь, но она дожила до сегодняшнего дня без меня, так что Мира, должно быть, все же присматривала за ней, притворяясь, что ей не до ребенка. В любом случае, мне хочется так думать, пока я слежу за тем, чтобы Тара не преуспела в своих попытках забраться на ограждение террасы и нырнуть вниз головой, навстречу преждевременной смерти на Восточной Пятой улице.

Что интересно, тема духовности больше не возникает. Мира, схватывающая всё моментально, поняла две вещи: первое, что я плохо реагирую на подобные разговоры, и второе, что эта дорога снова ведет к Вине. Мира чувствует, что впервые за ее короткую жизнь ей приходится немного конкурировать с призраком Вины. Поэтому так и осталось неясным, действительно ли она религиозна, или это остатки католического воспитания плюс подростковый мистицизм. Или, и тут ей нужно отдать должное, она рассматривает сакральную музыку просто как нечто, что можно использовать, и совсем не обязательно вникать во все это, просто это способ заставить людей слушать, своего рода склад, который можно прочесать, чтобы найти что-нибудь полезное, — так Пикассо в свое время использовал визуальные образы Африканского континента, так западные империи грабили когда-то остальной мир.

Вот что значит разница между поколениями, понимаю я. Я просто неспособен иной раз понять, как устроен такой молодой и незакоснелый ум.

По поводу орушшия у меня появилась своя теория. Думаю, что оно стоит в одном ряду с татуировками (бабочка на лодыжке и маленький дракон под ее левой лопаткой), стилем одежды — как у девицы легкого поведения, ее эксгибиционизмом (несмотря на мои настойчивые просьбы, она всегда ходит по дому полуголая, не удосужившись опустить жалюзи) — короче говоря, со всей этой показной принадлежностью к определенной социальной категории. Это ее бунт против своего класса, способ отделить себя от тех, кто отверг ее. А сцена с пистолетом — это пантомима. Проверив сумочку Миры, я действительно обнаружил там маленький девятимиллиметровый «Джулиани & Кох», но он не заряжен, а обойму с патронами она с собой не носит. Этот город — Мирин театр, а оружие — часть реквизита.

Утром в день нашей встречи с Ормусом она как на иголках, словно подросток перед первым свиданием. Тара же абсолютно спокойна, если не считать того, что она кричит каждому, кто ее может расслышать: «Идем к старику!» Она сообщает эту новость и заглянувшему к нам на завтрак Джонни Чоу.

— Болтушка, ха, — ухмыляется Чоу, откусывая черничный кекс. — Будь осторожна, малышка, язык твой — враг твой.

Тут из спальни появляется Мира в своем наряде а-ля Вина, и он давится кексом. Мне приходится несколько раз стукнуть его по спине, и когда он приходит в себя, вытирая глаза и пытаясь отдышаться, оборачивается к Таре:

— Видишь, я был прав.

К Мире он обращает замечательные слова:

— Рай говорил мне, что у тебя это здорово получается, но я и представить себе не мог — такое, черт возьми, и во сне не приснится. И поешь ты тоже как она! Просто чертовщина какая-то. Должен тебе сказать, это что-то сверхъестественное.

Он уходит, качая головой, все еще откашливаясь.

— После таких слов чувствуешь себя намного увереннее, — робко улыбаясь, произносит Мира.

По дороге, в такси, — Ормус предложил прислать Уилла Сингха с машиной, но я подумал, что будет лучше, если мы приедем сами по себе, — Мира повторяет все, что она знает об Ормусе. Историю его жизни, дискографию, что оказало на него влияние, его болевые точки, например шум в ушах, из-за которого он стал петь в стеклянном футляре.

— Шум, похоже, не очень-то мешает ему в обычной жизни, — говорю я ей. Я вспоминаю, как он очистил звук на пленке, чтобы я мог услышать ее голос. — Даже со всем этим звоном и щелканьем в ушах он слышит достаточно хорошо, чтобы микшировать.

О боже, внезапно осеняет меня мысль, он ведь не настолько сумасшедший, чтобы показать ей эти записи?! Если она увидит себя на всех трехстах экранах, она исчезнет и из его, и из моей жизни и никогда не вернется, и я бы не стал винить ее за это.

Так что теперь я тоже начинаю нервничать.

Гетеротопические тенденции Ормуса, его вылазки в другую реальность, одновременно и привлекают, и пугают ее. Она выросла на песнях Ормуса, его заявлениях об ином мире, но ей не нравится, что этот мир не лучше нашего, а просто другой — не более чем малоудачная вариация, и ей уж совсем не нравится, что этого мира больше нет, что Ормусу больше не нужна повязка на глазу. Я рассказал ей и о Гайомарте, который все-таки был первым гетеротопическим открытием Ормуса. О Гайомарте и его песнях будущего. О бегстве Гайомарта из головы Ормуса во время автокатастрофы много лет назад. О том, что Ормус почти уверен, что именно с Гайо Вина провела последние мгновения, а может быть, и там, внизу, она все это время тоже с ним. Для меня все еще очень непросто говорить обо всем этом нейтрально, не демонстрируя своего личного отношения, но Миру эта история завораживает.