Лисьи броды - Анна Старобинец

Еще рассказывают, что Сифэн, умирая, шепнула Ламе, что вернется за ним с того света и все повторится снова.

Рассказывают также, что мастер Чжао явился в укрытие поздно ночью, когда душа предательницы уже отлетела, и сокрушался, что Лама ее убил, и впал в гнев, и воскликнул: «Ты так ничему и не научился! Нельзя растоптать прекрасный цветок лишь потому, что он растет в саду твоего врага».

Рассказывают, что мастер Чжао прогнал от себя ученика навсегда, и тот оставил путь дао и ходит дорогами тигра.

Всю ночь он не мог заснуть, и только под утро его замотало в скомканную и липкую, как пропитанная гноем марлевая повязка, дрему. Ему снился суд, и он знал, что это военный трибунал, но присутствовали там почему-то и Танька, и капитан Деев, и покойная его мама. Обвинитель, с лохматой, густой бородой, в генеральской форме и с охотничьим рогом в руке, задавал ему раздраженно вопросы:

– Лейтенант Горелик, как вы оказались в проклятом месте?

– Там была дислокация нашей десантной роты, – ответил он.

– Это не оправдание! – взревел обвинитель и протяжно, пронзительно затрубил в рог. – Лисьи Броды – проклятое, лихое, гиблое место! Там находиться хорошему человеку запрещено! Там в человеке рождается зверь, чудовище! Вы видели зверя, лейтенант Горелик?

Он ответил:

– Так точно.

– В ком вы встретили зверя?

– В товарище Дееве… В товарище Бойко… В товарище Родине… В японцах… В китайцах… В русских… В капитане СМЕРШ Шутове…

Бородатый снова протрубил в рог.

– А сам-то ты, лейтенант, не зверь? Ты город врагу отдал! Ты женщину опозорил! – бородатый подвел к нему Таньку, задрал на ней сарафан и начал гладить ей живот пятерней.

– У меня белье чистое, – заунывно заныла Танька. – У меня гостей второй месяц уже как нет… У меня будет ребеночек… Мне страшно… Страшно! Этот суд страшный!..

Он проснулся со стоном и весь в поту. Сегодня будут гвардейцы. Сегодня его, может быть, арестуют. А Танька так и останется в лихом, гиблом месте, с позором. Рассвет еще занимался, значит, проспал он совсем недолго. Со дна ящика, служившего ему комодом, Горелик вытащил парадную форму, торопливо на себя натянул, выскочил в пепельные, с сукровичными прожилками, предрассветные сумерки и побежал через площадь.

Танька, простоволосая, возилась с ведрами во дворе. Увидела его за забором, сначала обрадовалась, потом испугалась, тихонько выдохнула:

– Нельзя тебе сюда, Славка…

Он нашарил рукой крючок, распахнул калитку, вошел:

– Сегодня можно. Надень красивое платье. Есть у тебя белое платье? Надень и идем со мной.

Она прикрыла ладонью рот, как будто боялась, что оттуда непокорной, неверной птичкой вылетит ее счастье, вбежала в дом, вернулась в белом платке и платье. За ней во двор выскочила Марфа с опухшим от слез лицом.

– А ну вернись, шалава позорная! Не срами вдовий дом! Мы теперь вдвоем с тобой вдовы!

Горелик взял Таньку за руку, и, хихикая, как нашкодившие дети, они выскочили за калитку и побежали, хрустя еловыми ветками, которыми выложена была дорога от староверских домов до самого кладбища.

– Это чтобы покойники себе искололи пятки, если решат вернуться, – задыхаясь на бегу, счастливо сказала Танька. – Славка, знаешь, у меня белье чистое… уже второй месяц.

Он ответил:

– Я знаю.

Отец Арсений не спал, возился с какими-то железяками во дворе церкви.

– Обвенчайте нас, батюшка!

Когда шел назад в штаб, увидел, как выползает на дорогу из-за сопки Черной Лисы колонна грузовиков; издалека казались они стайкой жуков, копошившихся в рыжей пыли.

А на площади перед штабом подскочил к нему Шутов – на себя не похожий, всклокоченный – и прямо при всех ребятах давай орать:

– Лейтенант! Объявляйте боевую тревогу! Надо срочно перекрыть мост! Лисьи Броды будут атакованы превосходящими силами противника!

Голос смершевца от волненья дрожал. Вот ведь как ему, гниде, страшно. Избегая смотреть капитану в глаза – что-то очень неправильное случилось вчера, когда они встретились взглядами, – Горелик сказал:

– Может быть, для вас, капитан СМЕРШ Шутов, Советская гвардия и противник. А для нас, десантников, это – наши.

– Там не наши. Там банда. Там чудовище. Враг!

Смершевец вдруг показался лейтенанту каким-то совсем безумным; он как будто искренне верил в свои слова. Тарасевич, стоявший за спиной Шутова, покрутил рукой у виска, но в глазах его Горелик заметил сомнение.

– Я товарищу Шутову верю, – сообщил Овчаренко.

– А тебя, рядовой, кто спрашивал?! – озверел лейтенант.

– Лейтенант! – Шутов попытался заглянуть лейтенанту в глаза, беспомощно обернулся к остальным. – У меня есть информация. Секретные данные. Я могу… Я мог бы вас всех заставить. Но мне не хочется уподобляться… Вы должны мне сейчас поверить. Если мы не перекроем подступы к городу, он будет уничтожен. Время дорого. – Он снова повернулся к Горелику. – Ты командир. Решай.

Вдруг вспомнился утренний сон. Страшный суд. Бородатый генерал с рогом.

сам-то ты, лейтенант, не зверь? ты город врагу отдал

– Капитан, ну ты сволочь… – Горелик взглянул Шутову прямо в глаза и увидел в них отчаянную надежду. – Такая сволочь, капитан… – Обернулся к ребятам, гаркнул: – Боевая!.. тревога!

Лейтенант поставил у моста семерых, плюс еще Тарасевич со снайперской винтовкой, плюс ручной пулемет… Если это враги – ребята задержат их ненадолго. Ну а если свои – можно сразу быстренько сдать назад, мол, приветствуем вас, товарищи, с распростертыми, просто бдим.

Смершевец Шутов молча стоял у выезда на мост, напряженно вслушиваясь в нарастающий гул моторов. Наконец показалась мрачная морда «студебеккера» с советской армейской маркировкой, за ним «виллис», и Горелик выдохнул с облегчением и со злостью:

– Капитан, я же говорил, это наши!

Шутов, молча и как будто его не слыша, впился взглядом в «виллис» и грузовик, остановившиеся по ту сторону моста. Через несколько секунд из кузова «студебеккера» выпрыгнули китайцы, обвешанные винтовками, с алыми прядками в бородах.

– Это что за… – начал Горелик, но на полуслове умолк. Из «виллиса» вышел седой человек в дорогом костюме и ступил на мост.

– Никто, кроме меня, к этому человеку не подходит, – тихо произнес Шутов. – Если все-таки окажетесь рядом – в глаза ему смотреть запрещается.

Человек в костюме уверенной походкой прошел по мосту, остановился ровно на середине и, глядя прямо на Шутова, прокричал: