Камень и боль - Карел Шульц

В то же мгновение они услышали голос.

В тишине их молчания он прозвучал так неожиданно резко и странно, что и папа и Микеланджело — оба остолбенели. В углу комнаты, перед распятием, стоял на коленях кардинал Алидоси, наклонив голову к концам пальцев своих сложенных рук, — он молился, читая часы, для которых пришло время, и не обращал внимания на разговоры. Бледный и строгий, он стоял на коленях, не двигаясь, опустив глаза, и задумчиво-трагическое лицо его, полное страстно скрываемого страдания, было теперь возвышенное, просветленное. Голос звучал спокойно, неторопливо, каждое слово взвешено. Микеланджело обратил внимание на то, что слышит голос Алидоси первый раз в жизни. Сернистое парево дрожало в дневном зное, до сих пор еще тлевшем, хотя уже ложились первые тени. Мертвый воздух давил. Они остолбенели, оттого что голос Алидоси зазвучал так внезапно и неожиданно, как если бы кто-то таинственно провещал им из дальних далей, отсутствующий, забытый. А кардинал неторопливо молился:

— "Recordare, Domine, testamenti tui et dic Angelo percutienti: cesset iam manus tua, ut non desoletur terra et ne perdas omnem animam vivam. Ego sum, qui peccavi, ego, qui inique egi; isti, qui oves sunt, quid fecerunt? Avertatur, obsecro, furor Tuus, Domine, a populo Tuo. Ut non desoletur terra et ne perdas omnem animam vivam". — "Вспомни, господи, завет свой и скажи ангелу бичующему: да престанет рука твоя, чтоб не погибнуть земле и ты не истребил всякую душу живую… Я тот, кто согрешил, я тот, кто совершил беззаконие; а эти овцы что сделали? Отврати, заклинаю тебя, господи, гнев твой от народа твоего. Чтоб не погибнуть земле и ты не истребил всякую душу живую…"

Надгробие! Юлий Второй! Рим и все края земли! Целый мир мог теперь сделаться этим надгробием! Микеланджело встал. И почувствовал на плече своем руку папы и забыл все, что хотел сказать, услышав голос папы.

— Завтра начнешь, Буонарроти, — промолвил Юлий Второй. — И знаешь, где поставь мне надгробие? Там… Там… знаешь… в глубине храма, пятнадцать стоп над полом, на том ненужном возвышении, только там, Микеланджело, больше нигде не хочу, только там.

Они сидели перед папой на низких стульях, похожие в своих длинных пурпурных мантиях на красные грибы. Юлий Второй, возвышаясь над ними на небольшом округлом подиуме, взирал сверху, со своего высокого кресла, на их оливковые лица; совещание о торжествах было только что окончено. Ближе всех к папскому креслу сидел кардинал Алидоси, на голову выше остальных, потом любимые папские племянники: кардинал Сикст Гара делла Ровере, кардинал Риарио делла Ровере, кардинал Леонардо Гроссо Ровере, а дальше — остальные приглашенные: кардинал Виджери, кардинал Фазио Санторо из Витербо, кардинал Сиджисмондо Гонзага, кардинал Карло дель Карретто — граф Финале, кардиналы Орсини и Колонна. Затем, образуя новый полукруг, как маленький золотой перстень вокруг пурпурных звезд, стояли одетые в золото начальники отдельных римских областей, римские патриции. Маэстро Браманте сидел поодаль, классически прекрасный профиль его рисовался на темном фоне шалона, и место рядом с ним было пусто, так как кардинал Габриэле де Габриэлибус утром этого дня умер.

Был уже апрель, страшное парево не умерялось — несмотря на молебны, служившиеся ежедневно у всех алтарей. Люди падали на улицах от теплового удара. Жара раскалила Рим добела. Нарывы глодали тела. Люди ползали вдоль стен, дрались за воду, бились друг с другом за тень. Воспаленные глаза гноились от пыли, голубые и красные круги все время плясали в глазах, доводя до безумия. Легкие не хотели впускать внутрь огонь, кровь задыхалась. У кардинала Габриэле от жары произошел разрыв сердца, и он упал на ступени алтаря, когда молился о дожде. И теперь место его было пусто.

Сидели молча, окончив совещание и ожидая папского слова. Юлий Второй, весь сияя от радости и восторга, медлил отпустить их, перебирая в мыслях все, что здесь было решено. Два великих свершения — уже близко, так близко, что стоит только протянуть к ним свою жилистую руку и крепко сжать ее. Два великих свершения его мечты и его жизни: построение собора и новая война. Через несколько дней будет торжественно, согласно точно разработанному здесь церемониалу, положен первый камень в фундамент базилики св. Петра — по плану Браманте. А вскоре после этого торжества он двинет войско против Перуджии, не глядя на жару и страшные тяготы похода. Потому что он отдал приказ, пренебрегши на этот раз обычной своей ненужной снисходительностью ко всяким слабостям и человеческой зыбкости. Первый удар — Перуджия, второй — Болонья. Венеция сама рухнет, а потом… Старик мнет себе руки. Глаза его блестят, густые брови вздрагивают. Губы сжаты, следя за мыслью, уже не блуждающей. Падение Венеции будет одним из самых тяжких ударов по французской обороне, которая закачается и падет, и так уже потрясаемая напором испанцев. Что сможет сделать Людовик Двенадцатый, если вся Италия подымется против него по папскому приказу, — как она поднялась против его предшественника, этого слюнявого эпилептика Карла Восьмого? Две великие, ослепительные мечты, чьим золотым сияньем озарены его глаза, руки и губы, вся его фигура: построение собора для всего христианского мира и изгнание чужеземцев, изгнание незваных гостей из Италии, приведение их к полной покорности святому престолу. А за французами придет очередь неаполитанских испанцев…

Кардиналы сидят молча на своих стульях, долго длится тяжкое молчанье папы. Что ж он не отпускает их к накрытым столам и ваннам? Порядок торжеств точно установлен, разработан, иноходцы их приготовлены к страшному походу против Перуджии, чего же еще нужно? Ах, сладостные, золотые времена папы Александра!.. Молчали, склонив головы, — не все они были делла Ровере. Через несколько дней им придется жариться в знойных потоках свирепого солнца — на торжестве закладки базилики, а потом испытать все муки военного похода, ведь папа не позволит остаться, вся Коллегия должна будет выступить с ним. Каждая минута отдыха теперь дороже золота, и недолго осталось им есть на серебре. Они молчали и, вдыхая зной, выдыхали досаду и недоуменье.

Вдруг Юлий сошел с возвышенья и, взяв кардинала Гонзага за руку, стал о чем-то с ним говорить, так как Гонзага был ему нужней остальных. После того как он отошел с ним к окну, они тоже получили право открыть рты. Обращаясь друг к другу, они стали шептаться, дополняя слова движеньем глаз. Слова были любезные, а взгляды горькие, — хваля устами, они жаловались глазами и сердцем. Потом тихо заговорили об умершем. Браманте подошел к ним, кивая в знак согласия. Он мог только подтвердить то, о чем шептали врачи, не желая говорить об этом вслух: кардинал Габриэле де Габриэлибус умер не от теплового удара.

Кардиналы почувствовали жуткий озноб. Близился великий праздник светлого Христова воскресения и с ним — закладка нового собора, о котором говорят теперь во всем Риме: новое строительство, новая эпоха в жизни церкви. Но какая же новая эпоха в жизни церкви, если кардинал де Габриэлибус умер так же таинственно, как умирали при Борджа? Врачи шептались, кардиналов знобило. А Браманте улыбался, сверкнув несколько раз взглядом на Юлия, который беседовал с Гонзага, став вплотную к нему. Для Браманте эта смерть кардинала накануне праздника и торжеств, — конечно, тоже некстати. Начнется строительство собора. Святой отец пойдет в торжественной процессии от главного алтаря старой базилики капеллы св. Петрониллы — наружу, к выкопанной яме, где будут ждать два кардинала-дьякона, церемониймейстер и двор. Золотых дел мастер Кавадассо приготовил уже великолепный сосуд с монетами, — две из них червонного золота, — который будет замурован в фундамент. А краеугольный камень из чистейшего искристо-белого мрамора ждет, обложенный пальмовыми листьями. Одним из кардиналов-дьяконов должен был быть Габриэле де Габриэлибус. А он нынче утром умер. А недавно умер и церемониймейстер маэстро Бурхард, который вел подробнейший дневник правления папы Александра, макая перо больше в желчь, чем в чернила. И прелат Тиньосини, брат алеппского комтура, умер неделю тому назад, оставив свою гробницу недостроенной. И маэстро Бурхард строил себе гробницу, и кардинал Габриэле строил гробницу, — но не дождались, померли.