Последний рыцарь короля - Нина Линдт

– Последний Рыцарь?! – он вскочил с кровати, начал натягивать штаны, рубаху, позвякивать мечом. Катя тоже отбросила одеяло и поднялась.

– Ладно, мы посмотрим на твою змею. Но если это был сон, Оля, расплата будет жестокой.

– Мы тебя защекочем до смерти, – пригрозил Вадик.

Торжественно, со свечами, мы прошли в мой шатер. Змеи на постели не было. Но осталась кровь и разорванные матрасы, поэтому сомнений в том, что она была, у друзей не возникало. Но куда делась эта разрубленная тварь? Вадик осмотрел всю палатку, но так ничего и не нашел.

– Должно быть, тот, кто подбросил тебе змею, вернулся и убрал ее останки.

Но кто ее подбросил? Мы пришли к выводу, что это мог быть кто угодно: конечно, больше всего подозрение внушал де Бове, но доказательств у нас не было, к тому же, он ушел чуть ли не раньше всех.

– Если бы я была не такой уставшей, как сегодня, она бы обязательно меня тяпнула, – содрогаясь, прошептала я.

– Теперь мы будем проверять твой шатер каждый раз, как в нем побывают гости, – чтобы успокоить меня, сказала Катя.

Мы вернулись в их шатер и втроем заснули на одной кровати, причем Вадик долго настаивал лечь посередине, и мы под утро выпихнули его из постели, и он дремал, сидя в кресле возле входа.

О произошедшем мы решили никому не говорить, только Винченцо и Николетта знали о змее, потому что Николетта меняла мне постель, а Винченцо теперь был моим единственным оруженосцем и охранником. Николетта настояла, остаться после свадьбы у меня в услужении, Винченцо согласился, хотя был все еще обижен за то, что мы с отцом Джакомо взяли на себя смелость поговорить с ним. Свою молодую жену Винченцо обожал, и Николетта расцвела и похорошела после свадьбы. В нашей компании царили любовь и гармония, только я все время мучалась от воспоминаний о герцоге Бургундском. Появление Последнего Рыцаря в лагере Цезареи означало, что он где-то рядом и продолжает заботиться обо мне, но было трудно предположить, живет ли он в лагере среди рыцарей или следит за нами издалека. Еще я была уверена, что ему известно имя человека, подбросившего змею, иначе как бы он узнал о готовящемся покушении?

Но теперь наша жизнь в лагере не казалась столь безоблачной, как раньше, я понимала, что если кто-то задумал убить меня, змея не будет его последней попыткой. Жить, подозревая всех вокруг в том, что тебе желают зла, – тяжело. Я перестала гулять по лагерю ночами, проверяла свой шатер и постель прежде чем лечь спать и часто просыпалась ночью с бешено бьющимся сердцем, потому что мне казалось, что в шатре кто-то есть. Возможно, Рыцарь действительно приходил сторожить мои ночи, но как я не звала его, никто не откликался, а зажечь свечу не хватало смелости.

Спустя несколько дней после происшествия со змеей, встретившись с де ла Маршем, я рассказала ему о случившемся. Граф обеспокоился не на шутку, пообещал охрану, но я отказалась. Имя донны Анны Висконти и так слишком часто звучало у всех на устах.

Крестоносцы боготворили ее, друзья обожали, король покровительствовал Анне, и она стала для всего похода символом надежды и спасения, потому что ее удивительная судьба не могла не привлекать к себе. За ней тянулась цепь скандальных событий, но ни одно из них не смогло замарать ее репутации. Ни то, что ее муж поначалу не признавал ее, ни то, что она была дружна с герцогом Бургундским настолько, что многие предполагали тайную связь между ними, ни скандал с церковными властями, когда ее чуть было не сожгли как ведьму, ни загадочный рыцарь, что спасал ее в трудные минуты, ни чудесное избавление из плена мамлюков…

И теперь согласиться на охрану и подтвердить тем самым, что у влиятельной донны появился тайный враг, привлечь к Анне излишнее внимание окружающих казалось мне еще более опасным, нежели риск остаться без охраны. Я отказалась, но граф де ла Марш теперь не отпускал меня никуда без сопровождения, настаивая, чтобы со мной всегда были друзья.

Мои друзья… Не знаю, наверно, сказывалось то время, что я прожила в Средневековье, но все мои знакомые и друзья стали действительно очень близкими, я воспринимала их так же, как Вадика и Катю, как людей своего круга. Что бы я делала без внимательного и молчаливого де Сержина, без веселого и болтливого Матье де Марли, огромного Жана де Бомона с его женой Маргаритой, без де ла Марша, оберегающего меня, как он обещал герцогу Бургундскому! А Жан Жуанвилль? Его необыкновенная искренность, простота и некая наивность в вере и преданности королю не могли не восхищать. Мне кажется, что так чисто верить и храбро сражаться за идею мог только очень смелый и любящий человек. Когда Жан один выступил за то, чтобы король остался в Палестине, все, наверно, только тогда осознали, как король прислушивается к своему сенешалю. Людовик действительно очень привязался к Жану и, верно, ни разу не пожалел, что взял его к себе на службу.

Когда в Цезарее вышел срок, на который король нанимал Жуанвилля, Людовик ІХ спросил его, что он потребует теперь за свои услуги.

Жуанвилль помолчал с полминуты, глядя на короля так, словно колебался при выборе между двумя картинами в лавке у торговца, и ответил, что ему не нужно больше денег, чем та сумма, что король платил ему до этого, но, добавил Жан, он хотел бы заключить с королем другую сделку.

На лице Людовика выразилось легкое недоумение, но король ничего не спросил, предоставив сенешалю волю говорить.

– Сир, – сказал Жан, и мне показалось, что никогда не видела я человека, в глазах которого так ярко светилась открытая, как книга, душа. – Поскольку вы сердитесь, когда у вас просят что-то, я хочу, чтобы вы договорились со мной, что не будете сердиться, если в течение всего этого года я попрошу у вас что-либо, а если вы мне откажете, я тоже не буду сердиться.

Возникла пауза, Людовик смотрел на своего сенешаля, сдерживая уголки губ, чтобы они не расплылись в улыбке, потом король не выдержал и расхохотался. Встав с кресла, он взял своего сенешаля за руку, подвел его к архиепископу де Бове и повторил перед ним условия сделки, смеясь вместе со своим сенешалем, и все вокруг них тоже смеялись.

Я смотрела на этих людей, таких радостных, открытых, и мне хотелось плакать от любви к ним. Рыцари, пережившие плен и пытки, улыбались, многие из них без стеснения открывали беззубые от цинги рты, десятки лиц были перекошены от шрамов, но способность радоваться они не утратили. А королю, перенесшему страшные испытания, несмотря на слабое здоровье, поражение своей армии, хватило душевного равновесия, чтобы улыбаться и хохотать. Когда мы шли к своим шатрам, я поделилась впечатлением с Катей и Вадиком.

– Да уж, – заметил Вадик, – а в наше время правители и боссы напускают на себя чопорный, серьезный вид, от которого тошнит.

– Мне кажется, я становлюсь заядлой монархисткой, – заметила Катя. – Глядя на такого короля, хочется верить, что все правители этого времени именно такие. И что вообще любой король, монарх, должен быть, прежде всего, человеком.

– Все зависит от воспитания, – заявила я. – Людовик был воспитан набожным, ответственным перед своим народом человеком, вступил на трон еще ребенком, он вырос, управляя страной.