Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

Скарлетт села; резкий газовый свет падал на ее белоерастерянное лицо. Она смотрела в глаза Ретта, которые знала так хорошо — иодновременно так плохо, — слушала его тихий голос, произносивший слова,которые сначала казались ей совсем непонятными. Впервые он говорил с ней так,по-человечески, как говорят обычно люди — без дерзостей, без насмешек, беззагадок.

— Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что я любилвас так, как только может мужчина любить женщину? Любил многие годы, прежде чемдобился вас? Во время войны я уезжал, пытаясь забыть вас, но не Мог и сновавозвращался. После войны, зная, что рискую попасть под арест, я все жевернулся, чтобы отыскать вас. Вы мне были так дороги, что мне казалось, я готовбыл убить Франка Кеннеди, и убил бы, если бы он не умер. Я любил вас, но не могдать вам это понять. Вы так жестоки к тем, кто любит вас, Скарлетт. Выпринимаете любовь и держите ее как хлыст над головой человека.

Из всего сказанного им Скарлетт поняла лишь, что он еелюбит. Уловив слабый отголосок страсти в его голове, она почувствовала, какрадость и волнение потихоньку наполняют ее. Она сидела еле дыша, слушала иждала.

— Я знал, что вы меня не любите, когда мы поженились.Понимаете, я знал про Эшли, но.., был настолько глуп, что считал, будто мнеудастся стать для вас дороже. Смейтесь сколько хотите, но мне хотелосьзаботиться о вас, делать все, что бы вы ни пожелали. Я хотел жениться на вас,быть вам защитой, дать вам возможность делать все что пожелаете, лишь бы выбыли счастливы, — так ведь было и с Бонни. Вам пришлось столько вытерпеть,Скарлетт. Никто лучше меня не понимал, через что вы прошли, и мне хотелосьсделать так, чтобы вы перестали бороться, а чтобы я боролся вместо вас. Мнехотелось, чтобы вы играли как дитя. Потому что вы и есть дитя — храброе,испуганное, упрямое дитя. По-моему, вы так и остались ребенком. Ведь толькоребенок может быть таким упорным и таким бесчувственным.

Голос его звучал спокойно, но устало, и было в нем что-то,что пробудило далекий отзвук в памяти Скарлетт. Она уже слышала такой голос — вдругом месте, в один из решающих моментов своей жизни. Где же это было? Голосчеловека, смотрящего на себя и на свой мир без всяких чувств, без страха, безнадежды.

Это же.., это же.., так говорил Эшли во фруктовом саду Тары,где гулял ветер, — говорил о жизни и театре теней с усталым спокойствием,свидетельствовавшим о неотвратимости конца в гораздо большей мере, чем если быв словах его звучали горечь и отчаяние. И как тогда от интонаций в голосе Эшлиона вся похолодела в ужасе перед тем, чего не могла понять, так и сейчас оттона Ретта сердце ее упало. Его голос, его манера держаться даже больше, чемслова, взволновали ее, заставив почувствовать, что радостное волнение,испытанное ею несколько минут тому назад, было преждевременным. Что-то не так,совсем не так. Она не знала, что именно, и в отчаянии ловила каждое словоРетта, не спуская глаз с его смуглого лица, надеясь услышать слова, которыерассеют ее страхи.

— Все говорило о том, что мы предназначены друг длядруга. Все, потому что я — единственный из ваших знакомых — способен был любитьвас, даже узнав, что вы такое на самом деле: жестокая, алчная, беспринципная,как и я. Но я любил вас и решил рискнуть. Я надеялся, что Эшли исчезнет изваших мыслей. Однако, — он пожал плечами, — я все перепробовал, иничто не помогло. А я ведь так любил вас, Скарлетт. Если бы вы только мнепозволили, я бы любил вас так нежно, так бережно, как ни один мужчина никогдаеще не любил. Но я не мог дать вам это почувствовать, ибо я знал, что высочтете меня слабым и тотчас попытаетесь использовать мою любовь против меняже. И всегда, всегда рядом был Эшли. Это доводило меня до безумия. Я не могсидеть каждый вечер напротив вас за столом, зная, что вы хотели бы, чтобы намоем месте сидел Эшли. Я не мог держать вас в объятиях ночью, зная, что.., ну,в общем, это не имеет сейчас значения. Сейчас я даже удивляюсь, почему мне былотак больно. Это-то и привело меня к Красотке. Есть какое-то свинскоеудовлетворение в том, чтобы быть с женщиной — пусть даже она безграмотнаяшлюха, — которая безгранично любит тебя и уважает, потому что ты в ееглазах — безупречный джентльмен. Это было как бальзам для моего тщеславия. А выведь никогда не пытались быть для меня бальзамом, дорогая.

— Ах, Ретт… — начала было она, чувствуя себя глубоконесчастной от одного упоминания имени Красотки, но он жестом заставил ееумолкнуть и продолжал:

— А потом была та ночь, когда я унес вас наверх… Ядумал.., я надеялся.., я так надеялся, что боялся встретиться с вами наутро иувидеть, что я ошибся и что вы не любите меня. Я так боялся, что вы будете надомной смеяться, что ушел из дома и напился. А когда вернулся, то весь трясся отстраха, и если бы вы сделали хотя бы шаг мне навстречу, мне кажется, я стал быЦеловать след ваших ног. Но вы этого не сделали.

— Ах, Ретт, но мне же тогда так хотелось быть с вами, авы были таким омерзительным! В самом деле хотелось! По-моему.., да, именнотогда я впервые поняла, что вы мне дороги. Эшли… После этого дня Эшли менябольше не радовал. А вы были такой омерзительный, что я…

— Ах, да ладно, — сказал он. — Похоже, мы обатогда не поняли друг друга, верно? Но сейчас это уже не имеет значения. Я всеэто говорю лишь затем, чтобы вы потом не ломали себе голову. Когда с вами былоплохо, причем по моей вине, я стоял у вашей двери в надежде, что вы позоветеменя, но вы не позвали, и тогда я понял, что я просто дурак и между нами всекончено.

Он умолк, глядя, сквозь нее на что-то за ней, как это частоделал Эшли, видя что-то, чего не могла видеть она. А Скарлетт лишь молчасмотрела на его сумрачное лицо.

— Но у нас была Бонни, и я почувствовал, что не все ещекончено. Мне нравилось думать, что Бонни — это вы, снова ставшая маленькойдевочкой, какой вы были до того, как война и бедность изменили вас. Она былатак похожа на вас — такая же своенравная, храбрая, веселая, задорная, и я могхолить и баловать ее — как мне хотелось холить и баловать вас. Только она былане такая, как вы, — она меня любила. И я был счастлив отдать ей всю своюлюбовь, которая вам была не нужна… Когда ее не стало, с ней вместе ушло все.

Внезапно ей стало жалко его, так жалко, что она почти забылаи о собственном горе, и о страхе, рожденном его словами. Впервые в жизни ейбыло жалко кого-то, к кому она не чувствовала презрения, потому что впервые вжизни она приблизилась к подлинному пониманию другого человека. А она моглапонять его упорное стремление оградить себя — столь похожее на ее собственное,его несгибаемую гордость, не позволявшую признаться в любви из боязни бытьотвергнутым.

— Ах, любимый, — сказала она и шагнула к нему внадежде, что он сейчас раскроет ей объятия и привлечет к себе на колени. —Любимый мой, мне очень жаль, что так получилось, но я постараюсь все возместитьвам сторицей. Теперь мы можем быть так счастливы, когда знаем правду. И…Ретт.., посмотрите на меня, Ретт! Ведь.., ведь у нас же могут быть другиедети.., ну, может, не такие, как Бонни, но…