Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Проще говоря, вместо того чтобы наступать на Москву уже летом 1919-го, Деникин направил немалую часть своих сил на Украину. Но зачем? Донбасс (тогда чаще писали «каменно-угольный бассейн») был необходим: уголь, оружейные заводы. Нужен был и Харьков, важнейший промышленный центр и железнодорожный узел. Допустим, имело смысл занять Левобережную Украину, но уж взятие Киева не было необходимостью. Эффект от его взятия был скорее психологическим, а углубляться в Заднепровье, на Правобережную Украину было решением и вовсе абсурдным. С точки зрения стратегии, это был «мертвый угол». Наступая за Днепр, белые уходили далеко в сторону с главного, жизненно важного для них московского направления. Распыляли силы. Теряли драгоценное время. А большевики грамотно использовали передышку. Укомплектовывали потрепанные части, подтягивали резервы. Ревтрибуналы судили и казнили изменников, трусов и дезертиров. Карательные отряды подавляли мятежи. Укрепляли тыл, приводили в порядок фронт. Когда войска Колчака будут отброшены за Уральские горы, появится возможность перебрасывать дивизии с Восточного фронта на Юго-Восточный и Южный.

Белогвардейская «экспедиция» на Украину была столь странной и труднообъяснимой, что Антон Иванович Деникин придумал для нее даже два объяснения.

Первое объяснение – необходимость пополнить армию. Мобилизационные ресурсы Дона и Северного Кавказа, мол, уже были истощены, а на Украине они еще громадны. Между прочим, товарищ Троцкий опасался, что Деникину это удастся, ведь на Украине было «очень много офицеров, помещичьих, буржуазных сынков и озверелого кулачья»[1544]. Однако надежды Деникина и опасения Троцкого не сбылись. Наступил «момент истины» для киевского и одесского офицерства, для той самой воспетой Булгаковым белой гвардии. Увы, в Киеве белым удалось набрать только около 1500 добровольцев[1545]. Сам Деникин призна́ет, что «в Киевской области» войска «против ожидания весьма мало» пополнили «свой состав»[1546].

Но на службу к белым поступил атаман Струк, его банда теперь называлась 1-м Малоросскийским добровольческо-партизанским отрядом по борьбе с коммуной и анархией. Очевидно, Струку было все равно, под каким знаменем убивать евреев и коммунистов – хоть под желто-голубым украинским национальным, хоть под трехцветным имперским. Петлюровский генерал Омельянович-Павленко называл Струка «русофильским партизаном», по которому «давно веревка плачет»[1547]. Белые и сами вскоре пожалели, что приняли на службу откровенного разбойника. Но он хотя бы воевал, а не прятался от мобилизации.

Другое объяснение генерала Деникина – соединиться с польскими войсками, которые тоже сражались против большевиков. Поляки располагали отличной, закаленной в боях армией. Большевики были их очевидными врагами. Союз с ними в самом деле был нужен.

У Антона Ивановича Деникина имелись и личные причины для полонофильства. Мать Деникина была полячкой, польский был с детства ему столь же родным языком, как и русский. Его отец, доблестный русский воин Иван Ефимович Деникин, бывший крепостной, выслужившийся из рядовых в майоры, уже в старости женился на бедной молодой полячке Эльжбете Вжесиньской, которая зарабатывала на жизнь вышиванием. Отец говорил только по-русски, а мать – по-польски, но друг друга понимали. Однако в жизни Деникина полонофильство как будто не проявлялось, он оставался прежде всего русским человеком.

Из всех народов Российской империи лишь полякам белые готовы были предоставить государственность, но с оговорками. Даже спустя много лет после проигранной Гражданской войны Деникин будет утверждать, будто «окончательное замирение Восточной Европы, ликвидация старинных русско-польских споров и само бытие целокупной и суверенной Польши могли быть обеспечены только путем объединения ее с новой будущей Россией на правах конфедерации…»[1548].

Между прочим, у Юзефа Пилсудского был свой план конфедерации для стран Восточной Европы: Междуморье, огромная страна от Финляндии до Балкан, от Польши и Чехии до Белоруссии и Украины. Но Россию в эту конфедерацию приглашать не собирались, а отказ от Западной Руси стал бы для России просто повторением Брестского мира. Более скромные претензии польских националистов на Волынь и Подолию были для Деникина тоже неприемлемы, ведь эти земли считались исконно русскими. Вопроса о будущей русско-польской границе Деникин избегал. В секретных телеграммах командирам передовых белых частей он приказывал «ни в какие политические и стратегические разговоры с поляками не входить. Можно договариваться по мелким вопросам, возникающим на местах… В пунктах соприкосновения с поляками в занятых нашими войсками Проскурове, Ярмолищах (вероятно, речь о подольском селе Ярмолинцы. – С.Б.), Дунаевцах надлежит оставлять хотя бы небольшой гарнизон , вывешивать русские национальные флаги…»[1549]

По словам белого генерала Павла Шатилова, главнокомандующий «воздерживался давать какие-либо обещания от имени России, не считая себя для этого правомочным». На что же он тогда мог надеяться? На страх перед большевиками? Но Юзеф Пилсудский, создатель нового польского государства, боялся Вооруженных сил Юга России не меньше, чем большевиков: «Он ясно давал понять и большевикам, и Деникину, что “мы – сила, а вы – трупы”. Внутренняя борьба между ними не имела для него значения до тех пор, пока не угрожала интересам Польши»[1550]. Понятно, что Деникину и его добровольцам, борцам за «единую и неделимую Россию», поляки не доверяли.

Антон Иванович Деникин был отличным боевым генералом и настоящим русским патриотом. Такими же были и его предшественник генерал Алексеев, и начальник штаба Вооруженных сил Юга России генерал Романовский, и сам адмирал Колчак, чью верховную власть Деникин признал весной 1919-го. Эти люди не могли и не хотели мириться с распадом России. Даже ради борьбы с большевизмом не могли поступиться «ни пядью русской земли», даром что этой «русской землей» были горные сёла Сванетии и Шида-Картли, аулы Ичкерии, эстонские и латышские мызы и хутора. К тому же в новых независимых государствах, что появились на карте мира в 1917-м (Финляндия) или 1918-м (Грузия, Эстония, Латвия), русское население оказалось на положении иностранцев, чужаков, граждан второго сорта. Финны «русских ненавидели, Россию как целое презирали – открыто и без прикрас, глубоко и без лицемерия»[1551]. В Грузии новые национальные власти начали гонения «на все русское». В Тифлисе «все русские учреждения были закрыты, чиновники и служащие разъехались»[1552]. Как же можно было сотрудничать с откровенными русофобами?