Помраченный Свет - Антон Юрьевич Ханыгин

Не самый разумный поступок, но кто его осудит, раз он уже сам вынес себе приговор? Осталось лишь дождаться палача.

— Если ты добровольно примешь мое сознание, чувства и эмоции… всю мою сущность… — Ахин задумался, но понять заведомо непостижимые вещи невозможно.

Вероятнее всего, ему вновь придется столкнуться с безумием и смертью, причем, наверное, не один раз. С другой стороны, если он не останется в здравом уме, то как минимум свихнется, а если не выживет, то определенно умрет. Бояться нечего.

— Так ты можешь вселиться в меня или нет? — Ферот положил ладонь на дверную ручку. Он понятия не имел, как здесь все устроено, но вход в свое сознание узнал сразу. Это было несложно — оба конца коридора упирались именно в него.

— Могу, — не очень-то уверенно ответил Ахин, покосившись на атлана. — Но готов ли ты к последствиям?

— Хуже точно не станет.

— Даже если окажешься навечно запертым в нереальном лабиринте коридоров посреди бесконечности, пытаясь разобраться, где заканчиваюсь я и начинаешься ты?

— Мы слишком похожи, чтобы бояться этого, — Ферот вроде как изобразил на лице улыбку, однако вряд ли ее можно было различить в непрекращающихся нервных судорогах. — Но в то же время достаточно разные, чтобы нуждаться друг в друге, дабы вдвоем сделать то, на что мы не способны по отдельности.

— Изменим мир или погибнем вместе с ним? — рассмеялся Ахин. Не каждому выпадает и второй шанс, не говоря уж про третий. — Выбор без выбора, все как всегда. Судьба и причины, случайности и последствия. А каждый итог становится новым началом… — он резко выдохнул и хрустнул суставами пальцев, все еще помнящих мучительную боль пыток: — Ну, мы готовы?

— Готовы, — коротко кивнул одержимый атлан.

Дверь открылась.

Ферот упал. Барахтаясь на скользких камнях, епископ с переменным успехом боролся со своим телом, готовым вывернуться наизнанку. В левые ухо и висок как будто вонзились раскаленные колышки, входящие все глубже и глубже в трещащий по швам череп. Еще немного — и треть головы просто отвалится. Но лишь эта кошмарная боль отвлекала атлана от невыносимого зуда кожи почти всей левой половины тела. Внутри него что-то воспламенилось, кипящая кровь была готова извергнуться из трещин в плоти, сам воздух сдавливал его руку и ногу, сминая и концентрируя усиливающиеся страдания вокруг ноющих костей. Он пытался дышать сквозь непрекращающийся кашель, но давился кровью. А время тянулось слишком медленно, и мукам не было конца…

Но Ферот вспомнил. Кто он есть, кем был и кем должен быть. Вспомнил дважды. Запутался в себе. Тоже дважды. Есть его мысли и мысли, принадлежащие ему. Они противоречивы, их можно разделить. Что-то чужое, что всегда было с ним. Что-то свое, не принадлежащее ему никогда. Два себя, и оба себя были собой, но только самим собой. Два понимания, две логики, два ума, два восприятия — единое целое, состоящее из разных деталей. Оно в своем единстве не может быть собой, но может стать кем-то одним из себя. Путь найдет тот, кто должен. Пусть ему поможет тот, кто может. Необходим ориентир, какая-нибудь разница. Она есть. Все очень просто.

Ферот жив, а он — мертв. Ферот — для себя «я». «Он» для него — Ахин.

Раскинувшись на грязном полу, епископ медленно выдохнул.

— Ты здесь? — прохрипел он, сплюнув кровь.

Никто не ответил.

— Слышишь? Я все понял.

Епископ еще не до конца определился — обращался ли он к себе или же к изувеченному трупу в камере. Так или иначе, оба промолчали.

— Прости меня. Я виноват перед всеми вами. Мой народ виноват. Моя страна. Вера. Свет…

Ферот не знал, прошла ли боль, ведь вся левая половина его тела потеряла чувствительность. Он с трудом приподнялся и посмотрел на парализованную руку. В полумраке подземелья она казалась черной, хотя вторая оставалась по-атлански бледной. Похоже, кожа епископа частично приобрела угольно-серый оттенок. Как у сонзера. Как у проклятых.

— Теперь я знаю. Я все исправлю. Подведу итог.

Одержимый атлан понял, что видит только правым глазом. Его сущность как будто отторгала пораженные Тьмой части тела. Но он все же смог встать с пола, хватаясь рукой за ржавую решетку, и медленно поковылял по коридору к выходу.

— Спасибо, — пробормотал Ферот, так и не оглянувшись. Он не осмелился увидеть себя, распятого на стене тюремной камеры.

— Ахин? — послышался слабый старческий голос. — Это ты?

Епископ не мог не узнать Киатора, хотя раньше никогда не встречался с ним лично. Если не считать то время, что старик провел с ним, заботясь, воспитывая и обучая его. Только благодаря ему Ферот смог выжить, когда от него, одержимого младенца, отказались кровные родители.

«Нет! Это не мои воспоминания. Я не Ахин. Нет ведь?..»

Атлан остановился, чтобы отдышаться. Мысли снова спутались, сворачиваясь в клубок нераздельного сознания. Но он не мог сосредоточиться и прийти в себя, ему мешало странное и незнакомое чувство. Наверное, Ферот был искренне рад встрече с названным отцом, хотя по атланским обычаям отношения между родителем и ребенком представлялись чем-то вроде делового сотрудничества, ибо все они — возлюбленные дети Света. Поэтому епископ не понимал своего облегчения, увидев Киатора живым.

— Ты… — пожилой сонзера подслеповато прищурился, силясь разглядеть фигуру в коридоре. — Прошу прощения, я обознался.

«Все верно. Я не Ахин», — убедился Ферот. Это одержимый был рад встрече с Киатором, а не он. Впрочем, с чувствами спорить гораздо сложнее, чем с воспоминаниями.

Подволакивая непослушную ногу, епископ подошел к запорному механизму на стене. Ухватившись рукой за ворот, он с усилием провернул его, едва сохраняя и без того нарушенное равновесие. Массивная ржавая щеколда сдвинулась с таким скрежетом, словно намеревалась этим звуком раскрошить зубы. Дверь камеры открылась.

Киатор вышел в коридор казематов. Заточенные вместе с ним сонзера и силгримы, кто еще был способен передвигаться самостоятельно, осторожно приблизились к решетке, но покидать место своего заключения даже не собирались, только стояли и с опаской поглядывали на странного атлана. Бежать нет смысла — незачем и некуда.

— Что это значит? Непохоже, чтобы ты пришел допрашивать нас или сопроводить на казнь, — пробормотал Киатор, внимательно присматриваясь к епископу: — Я тебя знаю?

Ферот повернулся к нему лицом. Он старался держаться прямо, сохраняя остатки атланского достоинства, но из-за онемевшей половины тела, изможденной физиономии и измазанной в грязи одежды его с легкостью можно было принять за скривившегося доходягу, только что покинувшего одну из камер казематов. Что, в принципе, не так уж далеко от действительности.

— Комендант? — изумленно выдохнул сонзера.

Его лицо было хорошо знакомо всем порождениям Тьмы. А вот