ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Как и администрация Речлага и Горлага, начальство Степлага после смерти Сталина было не в состоянии добиваться от заключенных повиновения. Историк Марта Кравери, изучавшая документы лагерного архива начиная с 1952 года, констатирует, что лагерь полностью вышел из-под контроля администрации. В преддверии забастовки руководство Степлага регулярно писало в Москву о подпольных организациях в лагере, о нарушениях режима со стороны заключенных, о кризисе системы доносов, которая к тому времени практически не работала, о необходимости отделения украинцев и прибалтийцев от других заключенных. Москва, со своей стороны, требовала навести в лагере порядок и укрепить режим. Из 20 000 заключенных Степлага украинцы в то время составляли почти половину, прибалтийцы – почти четверть, и изолировать их ввиду большого количества не представлялось возможным. Нарушения режима, отказы от работы и акты протеста со стороны заключенных продолжались[1767].

Неспособная добиться повиновения с помощью угроз и наказаний, лагерная охрана стала прибегать к открытому насилию. Некоторые, в том числе Солженицын, считают, что эти инциденты были провокациями: начальству выгодно было разжечь восстание. Документальных подтверждений или опровержений этому пока не найдено, но, как бы то ни было, зимой 1953 и весной 1954 года охрана несколько раз открывала огонь по заключенным и убила несколько человек.

Затем, возможно в отчаянной попытке восстановить контроль над событиями, начальство привезло в третий лагпункт третьего лаготделения, который был самым неспокойным из всех, большую группу уголовников и открыто проинструктировало их навести порядок среди политических. Результат оказался противоположным ожидаемому. Солженицын пишет: “Но вот он, непредсказуемый ход человеческих чувств и общественных движений. Впрыснув в 3‑й кенгирский лагпункт лошадиную дозу этого испытанного трупного яда, хозяева получили не замиренный лагерь, а самый крупный мятеж в истории Архипелага ГУЛАГа!”[1768] Вместо того чтобы драться, две категории заключенных стали действовать сообща.

Как и в других лагерях, в Степлаге заключенные создавали национальные организации. Украинцы, однако, продвинулись здесь, судя по всему, несколько дальше по пути конспирации. Вместо того чтобы избирать вожаков открыто, украинцы сформировали подпольный “центр” – тайную группу, состав которой мало кому был известен и в которую, вероятно, входили представители всех лагерных национальных общин. К моменту появления уголовников “центр” уже начал изготовлять в лагерных мастерских оружие: самодельные ножи, железные палки, пики – и вступил в контакт с заключенными двух соседних лагпунктов – первого (женского) и второго. Возможно, на блатных произвели впечатление изделия рук этих крепких политических, возможно, они просто испугались – так или иначе, все писавшие об этих событиях сходятся на том, что уголовники и политические пожали друг другу руки и решили объединиться против начальства.

16 мая этот союз принес первые плоды. В этот день большая группа заключенных третьего лагпункта начала разбирать саманную стену, отделявшую лагпункт от двух соседних и от хоздвора, на территории которого находились мастерские и склады. В прежние годы главной целью мужчин было бы совокупление или изнасилование. Но теперь, когда по обе стороны стены были украинские партизаны и партизанки, мужчины считали, что идут на помощь своим женщинам – родственницам, подругам, иной раз даже женам.

Разбор стены продолжался всю ночь. В ответ охрана открыла огонь, убив 13 человек и ранив 43. Некоторые заключенные, в том числе женщины, были избиты. На следующий день разъяренные убийствами заключенные третьего лагпункта подняли массовые волнения. На стенах столовой писали антисоветские лозунги. Ночью лагерники ворвались в штрафной изолятор – фактически разобрали его вручную – и освободили 252 человека, которые там находились. Зэки полностью завладели складами продовольствия и вещевого имущества, кухней, пекарней и мастерскими, которые сразу стали использовать для изготовления ножей и прочего оружия. Утром 19 мая большинство заключенных лаготделения бастовало.

Ни Москва, ни местное лагерное руководство, судя по всему, не знали, что делать. Начальник лагеря немедленно известил о случившемся министра внутренних дел Круглова. Столь же оперативно Круглов велел Губину, министру внутренних дел Казахской ССР, принять меры. Губин в ответ попросил “обязать ГУЛАГ выслать представителей в лагерь”. Представители прибыли, начались переговоры, и власти, стараясь выиграть время, пообещали заключенным, что незаконные расстрелы будут расследованы, что между лагпунктами останутся проходы и даже что будет ускорен процесс пересмотра дел.

Заключенные поверили и 23 мая вышли на работу. Но, вернувшись после рабочего дня, увидели, что по крайней мере одно из своих обещаний администрация нарушила: стены между лагпунктами были восстановлены. 25 мая Губин и заместитель начальника ГУЛАГа В. М. Бочков направили Круглову отчаянную телеграмму с просьбой разрешить перевести весь контингент лаготделения “на строгий режим” без переписки, свиданий, зачетов и пересмотра дел. Кроме того, из лаготделения было вывезено в другое место 426 уголовников.

Результат был следующим: за двое суток заключенные изгнали из зоны все начальство, угрожая ему самодельным оружием. Хотя у охранников было огнестрельное оружие, их было слишком мало: в трех лагпунктах лаготделения содержалось в общей сложности более пяти тысяч человек, и большая часть из них присоединилась к восстанию. Те, кто не хотел в нем участвовать, протестовать не решались. Те, кто был настроен нейтрально, вскоре заразились общим воодушевлением мятежа, продлившегося сорок дней. Утро 20 мая, вспоминал свое изумление участник событий Н. Кекушев, было первым, “которое мы встретили в лагере без обычной побудки, развода и криков”.

Первое время руководство, похоже, рассчитывало, что забастовка выдохнется сама. Рано или поздно, рассуждали начальники, уголовники и политические поссорятся. Воцарятся анархия и разнузданность, зэки начнут насиловать женщин, грабить продовольственные склады. Но, хотя идеализировать поведение забастовщиков не стоит, следует сказать, что произошло почти противоположное: лагерь начал жить на удивление спокойно и упорядоченно.

Очень быстро заключенные выбрали забастовочную “комиссию”, задачами которой были переговоры с властями и организация повседневной жизни лаготделения. По поводу возникновения комиссии существуют две противоположные версии. Согласно официальной докладной записке, в то время, когда прибывшее на место начальство разговаривало с заключенными, явилась другая группа забастовщиков, прервала разговор и заявила, что только она имеет право вести переговоры. Но, согласно воспоминаниям участников, избрать комиссию, которая представляла бы заключенных, посоветовал им сам заместитель начальника ГУЛАГа Бочков.

Подлинные взаимоотношения между “комиссией” и “настоящими” руководителями восстания также остаются неясными, какими они, вероятно, были и во время забастовки. Даже если украинский “центр” не планировал ее шаг за шагом, он, несомненно, был ее главной движущей силой и сыграл решающую роль в “демократических” выборах “комиссии”. Украинцы решили, что “комиссия” должна быть многонациональной: они не хотели, чтобы забастовка выглядела слишком антирусской или антисоветской, и поэтому главой “комиссии” сделали русского.