Нефритовые четки - Борис Акунин

Сибата сидел на мешке у стены, в абсолютно безопасном месте,и с олимпийским спокойствием ожидал, чем закончится перестрелка. Помню, этоздорово меня разозлило.

– Рутьше с пора, – мирно произнёс он.

Я не сразу понял, что он имеет в виду. С пола? В самом деле.Совет неплох.

Улёгшись на живот, я опять высунулся.

Управляющего на подоконнике не было, лишь покачивалисьоконные створки.

Поднявшись, я вбежал в комнату. Пусто. Всё-таки спрыгнул!

Выглядывать в окно смысла не было. Разве в ночной мглечто-нибудь разглядишь?

– Скорее в парк! – крикнул я. – Может быть,он сломал ногу!

Но Сибата удержал меня.

– Не надо в парк. – Его голос был все так жебезмятежен. – Надо в басьню.

Прав, он опять был прав! Если Боско спрыгнул удачно, его ужене догнать. Если расшибся – далеко не уползёт.

Как я мог забыть, что на противоположной стороне замка тожешла перестрелка? Возможно, Холмсу и Фандорину нужна помощь.

Мы побежали через пустые комнаты. Наши шаги гулко отдавалисьпод высокими сводами.

XIII

На главной лестнице и в диванной не было ни души. Японецпоказал пальцем на расколотую стенную панель – туда попала пуля.

Из башни не доносилось ни звука.

– Холмс! – позвал я. – Вы где?

Сердитый голос из щели ответил:

– Входите, Уотсон, входите! Надеюсь, хоть вы-то своегоне упустили?

Я протиснулся в проход. За мной туда же с разбега кинулсяазиат.

Башня была освещена лишь пламенем камина. Багровые сполохипридавали открывшейся моему взору картине довольно зловещий вид.

На полу, прямая, словно натянутая до предела струна, лежалаЭжени. Она была недвижна, глаза закрыты. Над девушкой склонился мрачныйФандорин.

Холмс стоял у открытого окна, откуда несло холодом, и делалрукой какие-то странные пассы.

– Жива? – вот первый возглас, вырвавшийся у меня.

– Без чувств, – ответил русский.

– А где Лебрен? Неужели выпрыгнул? Но это третий этаж,а внизу каменные плиты!

Холмс поманил меня рукой.

– Взгляните-ка. – Я увидел, что к подоконникуприкреплена туго натянутая верёвка из тонких, но прочных нитей. – Невыпрыгнул, а соскользнул. Путь отступления был подготовлен заранее.

Лицо у сыщика было хмурое, а я вдруг спохватился, что неудосужился проверить подоконник, с которого прыгнул Боско. Вдруг управляющий непрыгнул, а спустился по верёвке? Ну конечно же! То-то он без колебаний бросилсяименно в ту комнату, а не в какую-либо другую!

Я схватился за голову.

Выходит, оба преступника благополучно сбежали, а между тем(я выдернул из кармана часы) уже двадцать минут двенадцатого! Если бомбадействительно существует, до взрыва остаётся всего сорок минут! До истечениясрока ультиматума – десять!

Фандорин, присев на корточки, тёр девушке виски.

Она застонала, длинные ресницы затрепетали. Глаза широкораскрылись, в них читался ужас.

– Он не профессор! – пролепетали бледные губы.

Я кивнул:

– Мы знаем.

– Это Арсен Люпен!

– Это нам тоже известно. Успокойтесь и расскажите, чтоздесь произошло. Отчего вы кричали?

Мы собрались вокруг бедняжки, и она, судорожно всхлипывая,рассказала следующее:

– Он наклонился надо мной, как-то странно улыбнулся иговорит: «Мадемуазель, слыхали вы об Арсене Люпене? Это я, собственнойперсоной. Мне прискучили дурацкие игры. Пора кончать. К тому же я знаю, что этиупрямцы денег не отдадут. Придётся прибегнуть к сильному средству. Сейчас вызакричите, очень громко и убедительно. Если нет, придётся повернуть рычаг».Именно так он сказал. Я ничего не поняла, хоть слушала очень внимательно. Унего был такой страшный взгляд!

Она разрыдалась, и я стал её утешать, а Фандорин сказал:

– Ну вот и прояснилось. Боско – разведчик, а рольп-приезжего светила взял на себя главарь. «Лебрен» – «Люпен», в самом сходствеимён чувствуется та самая г-гасконада, о которой вы говорили, сэр.

Холмс жестом показал, что мисс дез Эссар готова продолжать,и русский замолчал.

– …Я пробовала крикнуть, как он требовал… Но он осталсянедоволен. «Увы, мадемуазель, вы скверная актриса. Тем хуже для вас». Апотом… – Её голос задрожал ещё сильней. – …Он подошёл к рычагу иповернул его со всей силы… Боль была ужасной! Я не знаю, кричала ли я… Большеничего не помню.

Фандорин с Холмсом бросились к «дыбе», чтобы ослабитьнатяжение верёвок. Я же осторожно осмотрел щиколотки и запястья несчастнойбарышни. Там отпечатались глубокие вмятины, кое-где кожа лопнула, и сочиласькровь.

– Мерзавец! – не сдержался я. – Он ещёподлее, чем я думал!

Даже сухарь Холмс был потрясён. Сдавленным от волненияголосом он сказал:

– Я должен извиниться, сударыня. Перед вами и передвашим отцом…

– В чём, сэр?

Мокрые от слёз глаза смотрели на него с удивлением.

– Неважно… – пробормотал Холмс, отвернулся инарочито деловым тоном принялся восстанавливать ход событий. – Всё ясно.Перед тем, как лишиться чувств, вы издали крик, который мы не могли неуслышать, даже находясь на первом этаже. Люпен встал вон там, в проходе. Емунужно было удостовериться, что мы клюнули. Увидев нас, он трижды выстрелил,чтобы мы укрылись. Это дало ему время спокойно выбраться через окно. Егосообщник в это время должен был похитить из столовой мешок. Утешимся по крайнеймере тем, что денег негодяй так и не получил. Я вижу, мешок у мистера Сибаты.

Японец с достоинством поклонился. Следовало признать, что извсех нас он единственный поступил, как должно, и не сделал ни одной оплошности.

– Господа, до нового года всего двадцать двеминуты, – напомнил я. – Оставаться здесь мы не можем. Нужно как-тодействовать! Госпожу дез Эссар придётся вынести отсюда на руках. Другого выходанет! Нужно рискнуть. Может быть, подсунуть под спину штору и осторожно вытянутьпо полу?

Мои слова были восприняты с поразительным спокойствием. Ну,мисс Эжени, ещё не отошедшую от кошмарного потрясения, а главное, не знающую обадской машине, я мог понять. Но остальные!

Холмс, например, взглянул на меня так, будто я сморозилглупость.