Американский детектив - 4 - Джон Гоуди

«Мне здесь не место»,— подумал он, и словом «здесь» определил не только чрево этого гигантского здания, но и все остальное в этом огромном городе, где правая рука не знает, что делает левая, и где человек так далек от всего происходящего, что какой-то выключатель, находящийся в километре от него, может лишить его света, тепла, возможности поесть или включить музыку, чтобы остаться одному и не сойти с ума в этом сумасшедшем доме. Или его ненароком может накрыть радиоактивное облако, возникшее из-за аварии на реакторе Бог знает где.

«Разумеется, я преувеличиваю, но не слишком».

Тут на него налетели двое пожарных, которые метались в дыму, прокладывая новые шланги. Они даже не заметили столкновения.

И еще вот это: как все здесь задевают друг друга независимо от обстоятельств. Люди здесь, как кролики в клетке. Они даже рады, когда есть возможность потолкаться и подраться и когда они топчутся в страшной давке. В метро в час пик. В автобусах. На переполненных трибунах стадиона. На пляжах Кони-Айленда. На Рождество на Таймс-сквер. В толпах народу на Медисон-сквер… Господи, как же они это любят!

Образы мелькали в его мыслях быстрее, чем он мог найти слова.

Какой-то голос поблизости прорычал сквозь противогаз: — Да где же — а, вот он, сукин сын! Ты куда светишь, в задницу?

Это был один из электриков. Там был и Гиддингс, который в дыму казался просто гигантом.

— Если вам слабо, так пустите меня.— И его голос звучал нереально, отдаленно и глухо.

— Эй ты, начальничек, убери свои чертовы руки от щита. Ты не из нашего профсоюза.

«О нет, — продумал Нат. — Только не сейчас».

Да, вот так обстоят дела: это у них внутри, и их не исправишь. Человек огородил свою делянку и воюет со всеми пришельцами, что с друзьями, что с врагами. Почему? Потому что в его делянке — его душа, она выражает его «я», и любая угроза для нее — удар по душе хозяина. Такой вот бардак. Но так не должно быть!

Нат был зол на весь мир.

Джо Лыоис, стоявший возле него, глухо пробубнил:

— Поторопитесь. — И закашлялся. — Мне здесь долго не выдержать.

— Так давайте отсюда, — ответил Гиддингс. — Мы доделаем!

Нат в дыму и почти полной темноте увидел, как Льюис, пытаясь возразить, взмахнул рукой, но тут же бессильно опустил ее. Глубоко закашлялся, раздирая легкие. Пошатнулся, споткнулся, упал, попытался встать, но не сумел.

Гиддингс выругался:

— Разрази меня гром…

— Оставайтесь здесь, — сказал Нат. — Я его вытащу наружу.

Наклонился к Льюису, перевернул его на спину, потом усадил. Медленно, с трудом перебросил его через плечо, как это делали пожарные, глубоко вдохнул и, наконец, с трудом встал на ноги.

Ноги его дрожали, а в легкие и через противогаз проникал дым, заполнявший легкие и вызывавший тошноту, от которой невозможно было избавиться.

Нат согнулся в три погибели и медленно и осторожно двинулся на свет.

Тело Льюиса было совершенно безвольным и от этого казалось еще тяжелее. Нат не мог определить, дышит ли еще Льюис. Доковылял до первой лестницы и тяжело начал взбираться вверх. Одна, две, три… в каждом пролете — четырнадцать ступенек… Почему он сейчас вспоминает такую ерунду?

Тринадцать, четырнадцать… передохнуть, а потом следущий пролет, но дым все еще не рассеивался.

Ему казалось, что следующий шаг будет его последним, хотя и знал, что это не так. Все, что можно было сделать, это, как в горах, при восхождении по крутой тропе, смотреть под ноги и сосредоточиться на размеренном ритме шагов. И следить за дыханием. Не обращать внимания на кашель.

Тринадцать, четырнадцать, опять площадка, снова отдых и новый пролет.

Один раз он споткнулся о шланг и упал на колени, почувствовав острую боль. Хотел было бросить Льюиса, мешавшего ему встать, но сумел преодолеть искушение. Встать, черт тебя побери, встать!

Он слышал голоса, но знал, что это бешеный пульс бьется у него в голове.

Остановился посреди пролета и кашлял, кашлял, кашлял, а потом поковылял дальше.

Перед ним были только мрак и дым. Наконец показались закрытые двери. «А что, если они заперты? Если так, — сказал себе Нат, — то я выбрал не ту лестницу и нам конец».

Взобрался на последние две ступеньки и свободной рукой поискал дверную ручку. Ее не было.

Тошнота подступила к горлу, невозможно было удержаться от рвоты, не то что думать. «Ручки нет… Почему, идиот проклятый? Ты знаешь ответ? Ты архитектор или нет?» Он наклонился вперед и ткнул беспомощным телом Льюиса в двери, которые тут же распахнулись, и он едва не упал в заполненный дымом вестибюль.

Наконец он был снаружи, на невероятно свежем воздухе, на площади, без противогаза, и уже подходили двое в белом, чтобы снять с его плеч тело Джона, и кто-то еще говорил: «Подышите этим», — и прижимал ему к носу и рту резиновую маску.

Нат глубоко вдыхал кислород, и площадь постепенно проступала сквозь туман, и отступала тошнота. Он снял маску и, пошатываясь, побрел к трейлеру. Когда взбирался по лестнице, ноги его еще не слушались.

Один из пожарных ему улыбнулся.

— Не хотите перейти к нам? Такие прогулки в задымленные помещения можем предложить вам почти ежедневно, если они вам нравятся.

— Нет уж, спасибо, — ответил Нат. Заставил себя улыбнуться, хотя вышло это не лучшим образом. — С этого момента берусь только за лесные пожары.

— С вами все в порядке? — спросила Патти.

Нат ее вначале не заметил. Но теперь увидел ее, стоящую рядом, маленькую, ловкую и сейчас полную неподдельного участия. Почему?

— Вполне, — ответил Нат. — Только переведу дух.

— У вас такой вид, — продолжала Патти, — как будто вас только что выловили из Ист-Ривер, как говаривал папа. — Она неуверенно улыбнулась.

Браун спросил:

— Как дела с лифтом?

Нат устало махнул рукой.

— Возможно, будет работать. Хотят попробовать. Другого выхода не было. Хотя…

— Что-то Береговая охрана не торопится.

По ступенькам поднимался Гиддингс. Увидев его, Нат представил, как выглядит сам. Часть лица Гиддингса, до того скрытая противогазом, была белым пятном. Лоб черный и волосы покрыты сажей. Вельветовый пиджак промок насквозь и весь в пятнах.

— Что вы смеетесь? — спросил Гиддингс.

— Мы как два трубочиста, — ответил ему Нат, продолжая улыбаться.

— А трубочисты приносят счастье, так что будем надеяться.

«И молиться,— сказала себе в душе Патти, — за счастье всех близких. И за тебя, папа. Господь тебя спаси!»

* * *

Браун спросил: