На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

закурил новую сигарету.

– Ну… не совсем решили, сэр. Ну, последнее слово оставалось. Дальше либо резня, либо расходимся. А тут…

– Ясно, – Фредди зло сплюнул на землю. – А с русским что?

– Вот, – Эркин вытянул руку и несколько раз сжал и растопырил пальцы, не сжимая до конца в кулак и не распрямляя ладонь. – Вот так держит, сэр. Прижмёт и отпустит. Даст дыхнуть и сожмёт. То о свисте, то сколько голов в стаде, то с кем я ем, то откуда сигнал такой, то сколько нас при стаде, то давно ли я работаю.

– А ты? – голос Андрея глух и напряжён.

– А я что? – развёл руками Эркин. – Что врать – не знаю, куда он правду повернёт – не знаю. Молчал.

– Совсем молчал?

– Нет, сэр. Бить бы начал тогда. Где мог, говорил. Ну, сказал, что сто голов в стаде. Что до темноты отпустили.

– Что? – удивился Фредди.

– Ну, сэр, он спросил, до которого меня отпустили. Я сказал – до темноты.

– Ясно, – кивнул Фредди. – Ещё что?

– Да ничего такого, сэр. – Эркин усмехнулся. – Спросил, хватает ли еды и не таскаю ли потихоньку.

– Он что? – Андрей длинно выругался.

– Стоп, – остановил его Фредди. – Это побоку, парни. Это всё так, ля-ля. Теперь вот что. Ты этого, как ты его назвал, Клеймёного, убирать будешь?

– Нет, сэр, – Эркин твёрдо смотрел ему прямо в глаза. – Он ничего не сказал, сэр.

– Точно?

– Русский не знал, на чём меня прижать, совсем не знал.

– Ну, смотри. Сейчас не сказал, потом скажет.

– Нет, сэр. Нас в имении две сотни рабов было, и раньше… не знаю сколько. Мне ездить теперь искать их, убирать, самому сматываться… – и улыбнулся, – а зарабатывать когда?

Все охотно засмеялись.

– Ну, сам смотри, – отсмеялся Фредди.

– Ах чёрт, – Эркин привстал на стременах и выругался. – Расползлись как.

Они поскакали к стаду, хлопая лассо по земле и спинам бычков. Фредди помчался к лесу, отжимать бычков от границы. Значит что, тайна Эркина… старая, давно за ним идёт, ещё до освобождения. Ну, пусть сам и бережёт. Из резервации вряд ли сунутся. Свист этот чёртов… тоже сами пускай. Я как не знал, так и не знаю, и знать не хочу. Но если у русского такая хватка… Эркин сам не понимает, что сказал. Военная администрация. Как же! Тут покруче и посерьёзней система. Но этого парням знать не надо. На Эркине они обожглись, а эти мальчики отступать не любят. Свист только предлог, ясно. Не было бы его, к чему другому прицепились. Они теперь с другой стороны заходить будут. На Джонни. Так что, посмотрим, но маячить не стоит и, пожалуй, не недельку, а и подольше посидеть здесь, полежать в теньке. Придётся парням потерпеть. И Джонни… ну, Джонни сам сообразит. Не впервой. Ладно, посмотрим. Рвать отсюда неохота, да и некуда. А в случае чего… в случае чего на парней можно будет и опереться. Вслепую они не пойдут, но за своего… можно будет и рискнуть. Фредди вытянул плетью семенившего последним бычка. Не больно, а так… для порядка. И тот послушно поскакал за всеми. А смотри как вымахали все! Если ничего не сорвётся, большой куш огребёт Джонни.

…Вечером, когда уже поели, Эркин как всегда занялся починками. В очередной раз перебрал и проверил длинные пастушеские ремни. Фредди видел, что парням охота поболтать, но при нём они будут молчать. Вон как всполошились, что спьяна наговорили чего-то. Наверняка, и не пьют поэтому. Ну что ж, у каждого свой хмель. Кому язык отвязывает, кому руки… А кому и что другое. А потрепаться и самому охота. Неделю молчали, а вечер у костра – святое время. Языки и без спиртного свободны.

– А крепкая штука, – подал голос Андрей, – и голова не болит. Чуднó!

Ну, самое оно.

– Коньяк хороший должен быть. А то закрасят чем… Потом валяешься.

Эркин негромко засмеялся.

– В имении раз. Гости были, и там один, не знаю уж, зачем ему, но по его слову всем рабам выпить дали. По кружке. Уу, что было! Кто ползком, кто ничком. На ногах никого не было.

– И ты? – с интересом спросил Андрей.

– Я не пил, – Эркин попробовал сшитое место на разрыв. – Я ж скотник, коров дою. А они этого запаха не любят. Мою кружку Губач выхлестал. И на меня же с кулаками, падаль.

– Ну и что? – Фредди представлял ответ, но надо поддержать разговор.

– А ничего, сэр. Дал легонько, он лёг и захрапел. Как я вчера.

Андрей смущённо засмеялся.

– Ничего не помню.

– А как пил тоже? – Эркин нашёл новый разрыв и стал готовить нитки.

– Нет, как пил, помню. И всё.

– А больше ничего и не было, – засмеялся Эркин. – Заели и спать легли.

– А мы ели ещё? Этого я уже не помню.

– Этого ты никогда не помнишь. – Эркин очень серьёзен, только глаза блестят. – От миски встаёшь и спрашиваешь, когда готово будет.

Эркин быстро пригнулся, и Фредди пришлось перехватывать летящий в него кулак Андрея.

– Вы не обращайте внимания, сэр, – Эркин снова сидит, как ни в чём не бывало. – У него бывает.

Андрей не выдержал и засмеялся.

– А сколько сахару в кружку положил, ты помнишь?

– От тебя и научился. Ты свою премию за сколько стрескал? То-то. А я потянул.

– Что за премия-то? – Фредди вытащил из костра веточку, прикурил и сунул обратно. Раз сами сказали, то и спросить можно.

– Расскажи, – попросил Эркин, осматривая залохматившийся край надрыва. – Жевал ты его, что ли?

– Давай, – Фредди сел поудобнее.

– Ну, в городе, весной ещё, – начал Андрей. – Мы пристройку к магазину ставили. А они сладким торговали. Кондитерская. Ну, когда закончили мы, заплатили нам. Честно. По пачке получили.

– Мелкими, – заметил Эркин, срезая нитку.

Фредди с удовольствием заржал. Ну, отошли парни.

– Не перебивай. Ну вот, дали нам деньги и позвали в кладовку. Вот где я обалдел. Конфет, печенья, шоколада там… Сушки гроздьями. Ну вот, взяли они два пакета, большие, – Андрей развёл руки почти на полную ширину, – и наложили нам всего. По штуке каждого. И дали. Это, говорят, вам премия. Ну, – Андрей покосился на Эркина, – пришёл я домой, взял у хозяйки чайник кипятку, заварил себе чаю. И не встал, пока чайник не кончился.

Фредди вытер выступившие от смеха слёзы. Ну, вот и нормально стало. И поржать, и поболтать. Костровой час, святое время.

Эркин собрал ремень на локоть, привычно закрепил и откинул его в сторону. Было слышно, как ременное кольцо шлёпнулось на мешки. Взял другой и замер прислушиваясь. Лицо его сразу стало напряжённым,