Красный свет - Максим Кантор

– Скажите, Ройтман, вам нравится политика? – спросил я.

– У меня нет выбора, – просто ответил он. – Если хочу достойной жизни, я должен заниматься неприятными вещами.

– А наш майор безусловно достойную жизнь в России наладит, – сказал я.

– Майор Ричардс здесь ни при чем. История поставила на меня. Я сам должен действовать.

– Нет, не должны! – Мне доставляло удовольствие искушать его, как когда-то я искушал Адольфа, а затем Йорга. – Скажите, вы бы не хотели просто любить? Любить преданную женщину? Уехать прочь от этих жадных людей? Ваш друг Пиганов – это ведь такое… ничтожество. Поверьте, ваша жена лучше. Возьмите ее одну – ведь есть же такая женщина? Гретхен? Катерина? – и поезжайте прочь. Прислушайтесь к моим словам. У меня достаточно денег, а самому деньги уже не нужны. Я смогу обеспечить вашу безбедную жизнь.

– Мы с вами едва знакомы, – сказал Ройтман, – почему вы мне это предлагаете?

– Потому что я хочу кого-нибудь спасти, – честно ответил я. – Хотя бы одного человека, нет, лучше двух! Берите деньги и свою Катерину и поезжайте в горы. Я знаю спрятанные деревни в Пиренеях, где вы никогда не будете слышать слова «демократия», где не знают про капитализм и рынок. Или поезжайте в Патагонию, купите ранчо, дышите полной грудью и забудьте эту суету. Вы еще молоды, Ройтман. Вы еще не разучились чувствовать! Прижмите к сердцу вашу Катерину и прочь отсюда!

– Ее действительно зовут Екатерина, – сказал Ройтман. – Но только поздно. Уже слишком поздно.

– Не говорите так, Ройтман! Вы вернете ее. Сумеете, только будьте настойчивым! Не расходуйте жизнь на крысиную возню, бегите к ней! Отдайте энергию теплому, живому! Вы потеряли ее в тот момент, когда связались с пустобрехами. Возьмите денег – и к ней. Вся свобода мира перед вами!

Ройтман волновался. Разговор о деньгах всегда возбуждает русских интеллигентов, но он волновался не только из-за денег.

– Что вы потребуете взамен? – спросил он наконец. – Мою бессмертную душу?

– Для чего мне ваша душа? Взамен попрошу у вас никогда не возвращаться в никчемную Европу. Попрошу никогда не оставлять избранницу. Рожайте детей, много. Попрошу помнить о том, что вы – еврей.

– Еврей? – синещекий Ройтман насторожился.

– Не забывайте об этом, Ройтман. Не приносите жертв чужим богам! Вы первый человек, слепленный Богом, и ведите себя как первый человек. Прочь отсюда, начните жизнь сначала. Не лгите больше во имя свободы. Попробуйте просто жить. Нет больше истории.

Ройтман щелкнул клавишей магнитофона, вздохнул.

– Соблазнительно, – сказал Ройтман. – Но пришлось бы предать слишком многих людей, я так не смогу. Однажды уже предавал.

– Что ж, тогда продолжим. Требуется мое интервью. Вы, я вижу, задумали переворот. И мне отвели роль исторического обоснования? Наметили путч? Захват телебашни, вещание по основным каналам? Власть будете брать, опираясь на народный гнев, а потом народу объясните, что банки на всех не делятся… Дело знакомое. Майор, – я кивнул на Ричардса, – сведет вас с лондонскими политиками, Запад прикроет беззаконие, ваши беглые тузы дадут кредиты новой власти… Я угадал?

Он кивнул. Он был неплохим человеком, этот синещекий еврей; я решил дать ему последний шанс.

– Бегите, Ройтман, – сказал я, – пока не поздно, бегите. Выиграть в этом деле нельзя. Кончилось время объединения Европы, пропало дело гибеллинов, бегите. Кончилась слава Запада, глупая Россия вытянула глупую карту. Бегите, Ройтман, не слушайте дураков. Россия развалится на улусы, страну растащат на части жирные бароны, а потом баронов зарежут лакеи. Бегите, глупый Ройтман, вы не там ищете свободу.

– Вы зря пугаете меня, – сказал Ройтман грустно, – я не жду победы. Просто выполняю долг.

– Бегите, Ройтман. Речь не о победе, речь о том, что вас однажды принесут в жертву – как приносили раньше. Таких толстеньких, глупых и гордых евреев убивают всегда. Уносите ноги. Завтра вас обвинят в убийстве, растрате, клятвопреступлении. На развалах империи евреи не живут.

– Дадим ваше интервью в центральных газетах, – обреченно сказал Ройтман. – Вы расскажете, что Гитлер действовал по указке Сталина, дадим подборку фактов… Прокрутим запись на Первом канале, так Пиганов просил. Одновременно народ на площади выведем… Будьте уверены – вы работаете на благо демократии всего мира. – Он говорил похоронным голосом, совсем не как революционер. – Завтра у нас намечен день икс.

– Помню, мне принесли расшифровку бесед Даллеса: «План Бека – Гердерелера будет осуществлен на днях». Помню глупых генералов… Как давно я не играл в эти игры. Приступайте, Ройтман. Вы все взвесили? Решение приняли самостоятельно?

– Да, – сказал Ройтман. – Кажется, так.

– Скажите, майор, – спросил я, – вторжение в Сирию и Ливию тоже намечено на ближайшие дни? Германия согласилась? Или своими силами? Полагаете, у Запада есть шансы вернуть молодость?

– Вы циничный человек, мистер Ханфштангель, – сказал майор Ричардс. – Если бы вы только знали, как неуместен ваш цинизм.

Отпуск Йорга закончился, наш сын отбыл на фронт, мы с Еленой остались одни в огромной квартире – и я остро почувствовал, что мы стали чужими. Возвращаясь со службы, я не знал, о чем с ней говорить, рассказывать об Адольфе я не мог – ее лицо искажала гримаса гадливости.

Привычным развлечениям пришел конец. В ответ на предложение провести субботу у Геринга Елена сообщила, что предпочитает вечер в родовом поместье Тресковых или даже поездку в далекое имение Мольтке.

– Значит, мы никуда не едем?

– Отчего же? Вы можете посетить Геринга и без меня. А я послушаю оперу. Фрея зовет меня на «Волшебную флейту».

Я остался дома, читал «Римскую историю» Моммзена.

Елена вернулась из оперы, попросила меня прервать чтение, заговорила возбужденно; она пребывала в том состоянии, которое характерно для демонстрантов и подпольщиков, – активистам кажется, что они одни заняты делом, а прочие выполняют тупые приказы начальства. Здесь, в Лондоне, под моими окнами часто проходят толпы странных людей с плакатами – то в защиту Палестины, то в защиту однополой любви. И в Москве – я вижу их на экране телевизора – маршируют бессмысленные массы с невнятными требованиями. У Елены было в точности такое же возбужденно-бессмысленное лицо, как у этих нелепых демонстрантов. У нее появился особый визгливый голос, раньше голоса такого не было. Она сообщила мне, что собирается ехать на Восточный фронт.

Я не спросил: как? Добраться было непросто, но все-таки возможно.

Я спросил: «Зачем вам ехать?» Елена объяснила мне, что есть вещи, которые она хотела бы увидеть своими глазами.

– Какие вещи вы хотите увидеть? – спросил я. – Вас интересует нечто конкретное на театре военных действий?

Она волновалась, не могла говорить связно. Так они обычно изъясняются – манифестанты и диссиденты: спросите их, что они могут предложить взамен свергаемого режима, они начнут мямлить бессвязное. Главное – пройтись с плакатом. Знаю ли я о письме ее кузена Хельмута фон Мольтке фельдмаршалу Кейтелю и о резолюции Кейтеля, наложенной на это письмо? Да, я знал.