Зовем вас к надежде - Йоханнес Марио Зиммель

В гостинице он что-то перекусывал в номере и много разговаривал по телефону: с Колланжем, которого попросил вместо него оказывать всемерную помощь врачам тех больниц, где испытывалась АЛ 4031; с заместителем Говарда Ласта — тот как раз был в отсутствии — из американского Управления по контролю за продуктами и лекарствами; с одним своим другом из Химического института в Вене, которого он попросил позаботиться о квартире в переулке Берггассе; и, наконец, еще раз со старшим комиссаром Хильдебрандтом, с которым он попрощался.

— Желаю вам удачи, господин профессор… — ответил тот.

— Что вы мне желаете? Ах да, спасибо. Я вам тоже. И не отчаивайтесь, ваша работа скоро станет намного легче и успешней.

— Вы имеете в виду новый препарат, который вы разработали?

— Да.

— А вы, господин профессор… что теперь будете делать вы?

— Еще не знаю. Сначала полечу в Вену.

3 декабря 1975 года Линдхаут, следуя из Берлина через Мюнхен, прибыл самолетом в Вену и поехал в гостиницу «Империал».

В течение первых недель в Вене Линдхаут совершал прогулки, по возможности избегая тех улиц или домов, которые напоминали ему о прошлом. Он много спал, также и после обеда, и всегда рано ложился. В гостинице все были с ним чрезвычайно предупредительны.

Поступали многочисленные звонки — в основном от его секретарши Мэри Плойхардт, которая сообщала, что продала дом, освободив его от мебели и других предметов, пользовавшихся спросом. Линдхаут поблагодарил ее. На такси он съездил в переулок Берггассе, где его с пьяной торжественностью приветствовал очень постаревший, совершенно беззубый домоправитель Пангерль. Лина умерла — рак, сказал он. У Пангерля была астма и слезились глаза — казалось, что алкоголь законсервировал его. Линдхаут сообщил ему, что намеревается снова жить в квартире, которая в свое время принадлежала богобоязненной фройляйн Филине Демут, а с ее смертью стала его собственностью. Эту квартиру, правда, он нашел в очень жалком состоянии.

Та дама из гостиницы «Империал», которую Линдхаут знал с прежних времен, предложила свои услуги найти необходимых мастеровых, каменщиков, маляров, жестянщиков, электриков и так далее, а также и фирму, которая забрала бы всю старую, истлевшую обстановку как крупногабаритный мусор. Линдхаут поблагодарил ее, как всех, с кем общался в то время, — дружески и серьезно.

5 января 1976 года рейсом из Базеля в Вену прибыл очень постаревший президент «Саны» Петер Гублер. Он тоже остановился в гостинице «Империал». Они вели долгие беседы. Речь по-прежнему шла о стопроцентно положительных результатах испытаний субстанции АЛ 4031 в четырех клиниках. Антагонист Линдхаута «Сана» назвала «антонил». Наконец Гублер спросил, готов ли Линдхаут работать в венском Научно-исследовательском центре «Саны» в промышленной зоне Флоридсдорф, у хорошо ему известного доктора Радлера. Линдхаут колебался. Гублер не отступал.

— Теперь вы должны продолжать работать, дорогой друг, это ваше единственное спасение, — сказал он.

Линдхаут взглянул на него:

— Ну ладно. С удовольствием, как только моя квартира будет готова.

Гублер был растроган и долго пожимал ему руку.

Между тем прибыл контейнер с гардеробом Линдхаута. Медицинский факультет университета Вены просил сообщить, может ли он появиться на торжественном вечере в его честь. Линдхаут согласился.

Этот вечер в банкетных залах гостиницы «Империал» готовился с величайшей осмотрительностью. Была произнесена только одна речь. Присутствовавший на вечере федеральный президент вручил Линдхауту Большой золотой знак почета за заслуги перед Австрийской Республикой. Линдхаут коротко поблагодарил и снова сел на свое место у Доски почета.

В свою квартиру в переулке Берггассе, которая вся была заново обставлена, он переехал 21 марта 1976 года. Книжные стеллажи были заполнены, все стояло на своем месте. Линдхаут с удивлением обошел большую квартиру и напоследок — в этот день шел сильный снег — вышел на каменный балкон своего кабинета. Оттуда он долго смотрел вниз. Мало что изменилось в переулке Берггассе с того времени, когда он здесь жил. У входа в дом, в котором когда-то работал Зигмунд Фрейд, теперь была установлена маленькая памятная доска. Вверху, на Верингерштрассе, движение транспорта стало более оживленным. Старые трамвайные вагоны, как заметил Линдхаут, были заменены современными. Внизу играли дети, закидывая друг друга снежками.

1 апреля 1976 года Линдхаут — в его распоряжение был предоставлен «мерседес» с водителем из «Саны» — возобновил свою работу в венском Научно-исследовательском центре. Теперь шли поиски антагониста с более длительным действием. У Линдхаута было много новых идей, и он работал самоотверженно. Однако никаких частных контактов со своими сотрудниками он не поддерживал, друзей у него не было. Вечерами он ужинал где-нибудь в городе, после чего возвращался домой и читал Спинозу. Пангерль нашел ему приходящую прислугу, которую звали Анна Кречмар. Это была тихая женщина, она приходила утром и уходила вечером. Линдхауту удалось почти полностью избавиться от мыслей о трагических событиях своей жизни, особенно после того, как он принял предложение ежемесячно читать две-три лекции в близлежащем Фармакологическом институте. И спал он сейчас хорошо. Вечерами он иногда долго сидел перед «Розовыми влюбленными» Шагала — литографией среди книжных стеллажей, которую подарила ему Джорджия в послевоенной Вене. Он брал ее с собой и в Америку, а теперь картина вновь висела здесь. Казалось, что некий гигантский круг замкнулся, но у Линдхаута все время было смутное ощущение, что это еще не окончательно.

5 июня 1976 года Линдхауту позвонили из Берлина. У аппарата был старший комиссар Хильдебрандт.

— Надеюсь, что дела у вас идут хорошо, господин профессор, — сказал он, но голос его звучал потерянно.

— Спасибо, потихоньку, — сказал Линдхаут. — А вы? Что у вас?

— Я хотел вам кое-что сообщить, вас это определенно заинтересует. После долгого предварительного заключения этот Ванлоо наконец предстал перед судом.

Линдхаут встрепенулся:

— И что же?

— Четыре года тюрьмы. Ванлоо отнесся к приговору спокойно. При хорошем поведении он может рассчитывать на то, что самое позднее через три года вновь окажется на свободе. Я сыт по горло. Я буду просить, чтобы меня перевели из отдела по борьбе с наркотиками в отдел нравов. Что такое четыре года? У нас никогда не было столько героина в городе! Аэропорт Шенефельд в Восточном Берлине теперь называется не иначе как «Турецкий аэродром». Туда прибывают с продуктом. А потом по городской железной дороге сюда, в наш рай для наркотиков под названием Запад. Я не хотел расстраивать вас, господин профессор! Но я… я больше не могу, я просто больше не могу! Всего хорошего!

После этого звонка Линдхаут стал много говорить по телефону: с клиникой, в которой сейчас проходили испытания АЛ 4031, потом сразу же — с Колланжем и с американским Управлением по контролю за продуктами и лекарствами в Вашингтоне и тут же — с Говардом Ластом.