Живой Журнал. Публикации 2018 - Владимир Сергеевич Березин

— Вы можете мне верить, — устало сказал гость, превращаясь в хозяина. — Я готовился. Вы же знаете, я играл в театре. Самодеятельном, конечно, но я тренировался. Я хорошо сыграю, да и недолго теперь играться. Мне сказали, что вы пробовали работать с машинами, это хорошо. Только курить вам всё же надо выучиться.

— Не беда, товарищ. Выучимся.

Дело было за малым — переодеться. Размеры действительно подошли — хотя никто на это не надеялся. Пальто оказалось неожиданно хорошим, из старого добротного мира — мягким и тёплым.

В дверях жена посмотрела на него печально — её любовь истлела, как истлела и его любовь — не эта, а другая, уже год как лежавшая у Кремлёвской стены. Жена была просто товарищ, но настоящий товарищ и друг. С ней было всё обговорено, и партийное мужество не покинуло её в момент прощания.

И в ту зиму, сделав первый шаг с крыльца в чужих валенках, хозяин остановился и нащупал в кармане коробку папирос. Охранник дал прикурить, и дым наполнил лёгкие.

Это было очень странное ощущение — не такое, как он представлял себе.

Они пошли по заметённой снегом аллее вниз, под уклон, и дальше — к станции, оставляя за спиной всё — прошлое, настоящее, тайну и Революцию.

Фамилия его была простая — Никандров.

Оттого и жизнь была незатейлива.

Никандров вернулся в Новороссийск на несколько дней.

Забрал сундучок с тельняшкой, привязал к нему одеяло и уехал к сыну. В кармане лежали бумаги на пенсию по здоровью.

Россия открывалась ему в грохоте железнодорожных составов, пассажирские поезда потеряли своё великолепие. Жёлтые и синие ещё хранили следы роскоши, но на них, как и на зелёных вагонах третьего класса, были отметины от пуль, а выбитые стёкла были забиты фанерой.

На долгом перегоне в него всмотрелась старуха и плюнула в лицо.

— Царская кровь на тебе! — зашипела она.

Никандров налился холодной водой ужаса.

Её оттащили, объясняя, что человек просто похож, мало ли что бывает, а царь сам виноват.

Огромная страна поглотила механика буксира, члена партии, бывшего чекиста.

Она оживала после войны и смуты, и механик оживал после тяжёлой болезни.

Потом он стоял со всеми на траурном митинге, когда пришла весть о смерти вождя. Он прожил больше, чем обещал тогда, в полумраке подмосковного дома — не год, а два.

Никандров пошёл на его похороны и, двигаясь мимо гроба, всматривался в заострившиеся черты покойного.

Видел он и жену вождя — она скользнула по бесконечной очереди пустым, как ведро, взглядом.

А потом он устроился в мастерские, получив приварок к пенсии.

Денег не хватало всё равно, часть он отдавал сыну, у которого поселился в Москве. Но теперь он возился с машинами — это оказалось не так сложно, как он думал.

Интеллигентный человек сумеет и пилу развести, и наладить токарный станок, — сказал кто-то ему, и теперь он познал справедливость этих слов.

Машины управляли временем. Они ускоряли историю, и помощники мастеров складывали в ящики не детали, а овеществлённый социализм.

Рабочие смотрели с ненавистью на нэпманов, а вот Никандров глядел на них равнодушно — это ненадолго, и, действительно, стружка из-под резца шипела в эмульсии: «ненадолго». И самолёты, что садились на своих поплавках на Москве-реке, гудели моторами: «ненадолго».

Сын не сразу принял его. Он почти не видел его раньше, и был обижен.

Теперь признал, и даже вспоминал детали, которых не знал никто — скорее всего, просто придумывал своё детство.

Раньше они были в ссоре, но помирились — и сын, глядя отцу в глаза, перечислял старые обиды, которых тот не знал.

И Никандров просил прощения за неизвестные обиды, а сын тоже просил прощения — за другие, тоже непонятные.

Теперь у сына была семья, деньги ему были нужнее.

Однажды он увидел толпу и обнаружил, что это люди, нанятые в массовку какой-то фильмы, ждут съёмок. Взяли и его, он побежал в своём старом бушлате и фуражке, изображая стрельбу из незаряженной винтовки.

У него спросили адрес, дали денег под роспись, но режиссёр долго вглядывался в его лицо.

Никандров спросил, как будет называться фильма, и ему ответили: «В тылу у белых».

Режиссёр задержал его, велев несколько раз сфотографироваться. Он спросил, знает ли Никандров, на кого он похож, и тот отвечал, что, конечно, знает.

На следующий год весной ему принесли телеграмму. Никандрову предложили явиться на пробы к юбилейной картине про Революцию.

Почти десять лет он не был в сыром городе на болотах, и вот теперь оказался там в хорошей гостинице и курил, глядя в ночь.

В своей прежней жизни он должен был тут работать на Путиловском заводе — и тревога вдруг обожгла грудь: ну-ка заставят поехать на завод, а он не помнит там ничего. Токарной работой теперь его не испугаешь, а вот на каком станке он тут работал, не знает. Вдруг для смеха поставят к станку — по старой памяти. Он ведь был токарем пушечного и лафетного производства, и тот, настоящий Никандров, даже хвалился этим. Нет, ничего, от этого он как-нибудь отшутится.

Так было уже однажды, когда он для проверки заехал в Пермь.

В заводской столовой к нему подсел человек и забормотал, что помнит его.

— Ты в ЧОНе был? — спросил его Никандров.

— В Мотовилихе был, в Мотовилихе рота была, да мы ж с тобой раньше повязаны. Помнишь, мы с тобой царя убили?

— Какого царя, дурак?

— Младшего царя.

Про это Никандров не знал ничего, и шёл по разговору, как деревенские колдуны по углям.

А в разговоре мелькали диковинные слова «начгар и комчонгуб». Незнакомец бормотал:

— Помнишь, мы с тобой в будке киномеханика сидели? Кинематограф «Луч» помнишь? Там-то всё и решили, это ведь ты Мясникову посоветовал, чтобы младшего царя хлопнуть при попытке к бегству. Я ж там был, справа сидел.

Никандров лихорадочно соображал, кто такой Мясников, а незнакомец продолжал:

— Ты ж англичанина сразу убил, а я вот сплоховал. Патроны в ружье самодельные были. Но мы ж вместе были, вместе! А часы я потом сдал, это всё навет, всё врут. Зачем мне княжеские часы, революции они нужнее. Ты вот пальто сам сносил — и ничего. Ты сейчас в фаворе, может, и мне что полагается. Совсем я поистрепался.

— Вот что, товарищ, — сказал Никандров сурово. — Об этом сейчас громко говорить нельзя. Молчи покамест. Сверху нам приказали, значит — молчок.

Незнакомец раздосадованно закивал и исчез.

Никандров, доедая кашу, понимал, что чужое дело вошло в