Огни небес - Роберт Джордан

Найнив с трудом сглотнула и еще крепче вцепилась в юбки. У нее нет никакого права сердиться на эту женщину. Вообще никакого права. А вот Бергитте вправе гневаться.

— Ты сделала, как я просила. Моя вина, что ты… что ты здесь. Это моя вина!

— Разве я упомянула о вине? Ничего подобного я не вижу. Лишь мужчины и девчонки с куриными мозгами находят вину там, где ее нет, а ты — ни то и ни другое.

— Из-за своей глупой гордости я возомнила, что снова сумею ее одолеть, и из-за моей трусости она… она смогла… она… Если б я не была так перепугана, что и плюнуть не могла, то что-нибудь да сделала бы.

— Трусость? — Глаза у Бергитте расширились в откровенном недоверии, в голосе послышалось презрение. — И ты? Мне казалось, у тебя больше здравого смысла и ты не станешь равнять страх с трусостью. Ты могла бы бежать из Тел'аран'риода, когда Могидин отпустила тебя, но ты осталась, чтобы бороться. Ты не смогла — в этом нет твоей вины. Стыдиться нечего. — Глубоко вздохнув, Бергитте потерла лоб, потом подалась вперед: — Слушай меня внимательно, Найнив. За все происшедшее я тебя нисколько не виню. Я видела, но не могла пошевелиться. Если б Могидин связала тебя узлом или выпотрошила, как рыбу, я бы все равно не чувствовала своей вины. Я сделала все, что могла и когда могла. Ты поступила точно так же.

— Это не одно и то же. — Найнив попыталась изгнать из голоса пыл. — Это моя вина, что ты оказалась тут. Только моя. Если ты… — Она замолкла, опять сглотнула. — Если ты… промахнешься… когда сегодня будешь стрелять, то я хочу, чтоб ты знала — я пойму.

— Я никогда не промахиваюсь, — сухо отчеканила Бергитте, — и в тебя целиться не буду.

Она начала доставать из шкафчика и выкладывать на маленький столик недоделанные стрелы, ошкуренные древки, стальные наконечники, каменную баночку с клеем, тонкую бечевку, серые гусиные перья для оперения. Как только удастся, Бергитте собиралась и новый лук себе смастерить. Лук Люка она обозвала узловатым суком, что слепой идиот обломал в глухую полночь со свилеватого дерева.

— Найнив, ты мне нравилась, — сказала Бергитте, выложив свои принадлежности для работы. — Колючки и все такое, без прикрас. Но такая, какой стала теперь, ты мне разонравишься…

— Теперь у тебя нет причин меня любить, — жалким голосом промолвила Найнив, но Бергитте продолжала говорить, не поднимая на нее взора:

— …и я не позволю тебе унижать меня, умалять мои поступки и решения, беря на себя ответственность за них. У меня было несколько подруг, но у большинства из них характер как у снежных призраков.

— Мне бы хотелось, чтоб когда-нибудь ты назвала меня своим другом. — Что это, Света ради, за снежные призраки? Несомненно, нечто из прошлых Эпох. — Я бы никогда не посмела обидеть тебя. Я просто…

Бергитте не обращала на нее внимания, разве что голос повысила. Она будто поглощена была своими стрелами.

— Я с удовольствием полюблю тебя, неважно, какие чувства будут у тебя ко мне. Но этого не случится, пока ты снова не станешь собой. Смириться с тобой, с бесхребетной нюней, коли ты такая теперь, я смогу. Я воспринимаю людей такими, какие они есть, а не такими, какими хотела бы видеть. Иначе я с ними расстаюсь. Но ты — не такая, какая есть, и мне ни к чему выслушивать причины, почему ты прикидываешься не пойми чем. Так вот, Кларин поведала мне о твоей стычке с Керандин. Теперь я знаю, как поступить в следующий раз, когда ты назовешь мое решение своим. — Она энергично взмахнула ясеневым прутом, свистнул рассекаемый воздух. — Уверена, Лателле счастлива будет принести побольше розог.

Найнив заставила себя разжать челюсти, с трудом, как сумела, смягчила тон.

— Со мной ты вправе поступать, как тебе угодно. — Кулаки, комкавшие подол, дрожали сильнее, чем голос.

— Ага, характер прорезался? Самый краешек? — Бергитте усмехнулась, весело и в то же время с поразительной жестокостью. — Сколько ждать, когда он ярким пламенем полыхнет? Если понадобится, я сколько угодно розог переломаю. — Ухмылка пропала, лицо Бергитте стало серьезным. — Я или заставлю тебя понять правильность всего, или прогоню прочь. Иного выбора нет. Илэйн я не могу покинуть и не покину. Эти узы — честь для меня, и я исполню свой долг. И я не позволю, чтобы ты думала, будто можешь решать за меня или полагать мои решения своими. Я сама по себе, а не твой придаток. А теперь ступай. Мне нужно закончить эти стрелы, если я хочу иметь такие, которые будут лететь верно. Убивать тебя я не желаю, не хочу, чтобы это даже случайно произошло. — Откупорив баночку с клеем, Бергитте склонилась над столом. — Выходя, не забудь сделать реверанс, как пай-девочка.

Найнив спустилась по ступенькам и только тогда дала выход гневу, яростно стукнув кулаком по колену. Да как она смеет?! Неужели думает, что может просто?… Неужели она думает, что Найнив смирится с… А ведь ты готова была снести все, что ей захочется с тобой сделать, тихонько прошептал внутренний голос. Я сказала, что она может меня убить, огрызнулась Найнив, а не измываться надо мной и втаптывать в грязь! Того и гляди, вскоре все станут угрожать ей той проклятой шончанкой!

Фургоны остались сторожить несколько укротителей лошадей, облаченных в домотканые одежды; они стояли возле высоко натянутого парусинового тента, которым огородили место для представления Люка. С обширного луга, поросшего бурой травкой, хорошо просматривалась находящаяся в полумиле отсюда Самара — серые каменные стены, приземистые надвратные башни; из-за стен торчали крыши — соломенные и черепичные — нескольких зданий повыше. Повсюду возле стен, точно грибные семейки, приютились целые поселки избушек, хижин и лачуг — в них жили приверженцы Пророка, и они на несколько миль в округе ободрали все деревья то ли для костров, то ли для своих хибар.

Вход для зрителей располагался с другой стороны, а тут стояла парочка укротителей лошадей с увесистыми дубинками — дабы отбить охоту у тех, кто желает поглазеть на представление на дармовщинку и попробует пробраться через вход для выступающих. Так же, кстати, поступали и прочие хозяева зрелищ. Сердито ворча, Найнив едва не отдавила ноги охранникам, широким решительным шагом направившись мимо них, пока их идиотские ухмылки не дали ей понять, что шаль по-прежнему висит у нее на локтях. Она резанула парней кинжальным взглядом, и улыбки стерлись с их лиц. Лишь тогда Найнив медленно прикрылась, как того требуют приличия. Ни к чему этим оболтусам думать, будто им по плечу заставить ее заорать и подпрыгнуть. Один — кожа да кости и нос в пол-лица, — придержал парусиновый полог, и она окунулась в шум и гвалт.

Повсюду толклись люди, галдящие и кружащиеся скопления мужчин, женщин, детей потоками расползались от одного аттракциона к следующему. Кроме с'редит, все выступали на сколоченных по указанию Люка деревянных подмостках. Самая большая толпа обступила кабанолошадей Керандин — громадные серые животные, вытянув вверх длинные хоботы, делали стойку на передних ногах, даже малышка. Меньше всего зрителей привлекли собачки Кларин — хоть и прыгали они друг через дружку, и кувыркались, и заднее сальто-мортале проделывали. Порядочно народу останавливалось возле клеток поглазеть на львов и мохнатых, смахивающих на кабанов капаров, на оленей с причудливо закрученными рогами — водились они в Арафеле, Салдэйе и Арад Домане, — на многоцветных птиц Свет знает откуда родом, на каких-то косолапых, с бурым мехом созданий, большеглазых и с круглыми ушками. Последние мирно объедали листочки с зажатых в передних лапах зеленых веточек. Откуда взялись эти зверьки. Люка каждый раз рассказывал по-разному; Найнив подозревала, что он этого не знает. Пока еще Люка даже не придумал для них названия, которое ему бы понравилось. Не меньше охов и ахов, чем с'редит, вызывала огромная, в четыре человеческих роста змея с иллианских болот, хотя она просто лежала бревно бревном в своем загоне и, кажется, даже спала. Однако Найнив доставило удовольствие, что медведи Лателле, которые, стоя на задних лапах, катались на больших деревянных шарах, обращали на себя немногим больше внимания, чем прыгавшие собачки. На медведей здешний люд мог и в местных лесах насмотреться, пускай у этих даже и морды белые.