Рыжее знамя упрямства - Владислав Крапивин

Сама я никуда не собиралась. Потому что — куда? Не в лагерь же! В отпуск с мамой? Но ей обещали отпуск только в октябре. Дядя Костя, кажется, забыл обещание пригласить меня в Петербург, замотался, наверно, со своими делами. Была у меня и у Ильи идея съездить на недельку в Тюмень, побродить по “папиным местам”, но Илья говорил, что это возможно только в августе…

Предчувствия не обманули. Недаром говорят: пришла беда — открывай ворота. Выяснилось, что в Тюмень мы в этом году скорее всего не попадем. И не потому, что денег в семейном запасе кот наплакал (это всегда так). Дело в том, что Илья сообщил о своих новых летних планах. О таких, что мама сразу села на стул и опустила вдоль туловища руки. Это ее обычная поза при любой нагрянувшей неприятности. Но сейчас и правда было отчего.

Братец собрался в Чечню.

Небрежным тоном, будто о поездке на ближнюю турбазу, он рассказал, что “сложилась студенческая группа, которая собирается на Кавказ с целью гуманитарной помощи и ознакомления с нынешним положением в деле образования в том регионе…”

— Надо посмотреть, как там дела в школах, чем помочь местным ребятам…

Конечно, мама сказала:

— Через мой труп.

— Мама, ну почему, если Кавказ, то сразу разговоры о трупах!

— На Кавказе будет твой труп, — уточнила мама. — А мой здесь.

— Да что ты на самом деле! Мы же не полезем в горячие точки! Мы в школы! Даже девушки собираются…

Я сказала, что девушек наверняка только одна. Та самая, ненормальная…

— Цыц, мучача…

— Сам цыц! Ты о маме подумал?

Илья стал говорить обстоятельно и убедительно. О том, что нельзя жить вдали от главных событий. Что ни философия, ни журналистика не терпят оторванности от жизни. И что, если он, Илья Мезенцев, хочет делать что-то настоящее, он обязан…

— Запишись уж тогда прямо в контрактники, — с настоящей трагедией в голосе сказала мама.

Илья ответил, что в контрактники он не пойдет. Во-первых, он не хочет ни в кого стрелять. Во-вторых его и не возьмут, из-за глаза…

Мама сказала, что не важно, будет он стрелять или нет. В него-то все равно станут стрелять. Потому что бандиты стреляют не только в солдат. Стреляют и в учителей, и во врачей Красного креста, и в тех, кто везет “эту вашу гуманитарную помощь”. И берут заложников, и отрезают головы, и…

— Господи, ну что за нагнетание, — простонал брат. — Я так и знал…

— Ничего ты не “знал”! — вскинулась мама. — И не знаешь! У нас на работе две женщины, у одной на Кавказе сын, у другой муж, офицер. Ты посмотри на них, когда долго нет писем! Ты знаешь, что такое пытка неизвестностью, что такое страх каждый день, каждую ночь?!

Я понимала маму. Я знала. Помнила, как изводилась из-за Пашки. Конечно, моя “пытка” была по масштабу меньше в тысячу раз, но хватило и ее…

Вообще-то я, по правде говоря, Илью тоже понимала. Он хотел вникнуть и знать . Увидеть вблизи то, что сейчас мучает всю страну. И все же я сказала снова:

— Подумай о маме, идиот.

— Вот именно… — И мама заплакала. — Мало того, что я похоронила мужа, теперь еще…

— Да меня-то ты что хоронишь! — буквально взвизгнул брат. Как-то неприятно даже. — Я еще пока живой и целый!

— Именно “пока”! Но тебе отчаянно хочется подвигов. Тоже мне Олег Кошевой…

— Ну, Кошевого-то не надо трогать, — угрюмо сказал Илья. — И так оплевали парня…

Я подумала, что это мама и правда зря. Вспомнила сразу Илюхин рассказ, как он писал в университете вступительное сочинение.

Тема, на мой взгляд, была идиотская и коварная. “Герои романа “Молодая гвардия” в свете современных воззрений”. И какой мудрец такую выдумал? Разумеется, Илья был единственный, кто эту тему выбрал.

Я “Молодую гвардию” целиком не читала. Не потому, что скучная или “слишком толстая”, а просто не люблю книги с плохими концами. Достаточно мне Гюго — там что ни роман, то в конце трагедия! Поэтому о краснодонцах я прочитала лишь отдельные куски романа. А Илья — полностью. Наверно, не столько из интереса, сколько из принципа — чтобы знать . Ну и вот, использовал это знание.

Писал он, по его собственным словам, “будто саблей махал”. Увлекся и не думал, как посмотрит комиссия.

Для эпиграфа он взял строчки из стихов поэта Константина Левина:

А потом он писал, что книга “Молодая гвардия” и ребята-молодогвардейцы — это разные явления. Олег Кошевой, Сережка Тюленин, Любка Шевцова были обычные парни и девчата и, возможно, даже не слыхали о писателе Фадееве с его единственной тогда книжкой “Разгром”. И воевать начали, не думая о будущей славе, не ведая о “руководстве коммунистической партии”, про которое так много вещает автор романа. Они ввязались в эту войну, потому что иначе не могли. Они были такие . Верили искренне, дружили искренне, ненавидели искренне. Вредили врагам, наверно, не очень умело и не очень много, но свою долю в борьбу за победу все же внесли. “Этот день мы приближали, как могли…” Их же сперва объявили титанами героизма, а потом начали шептаться, что все, вроде бы, не так и что Олег — он чуть ли не бандеровец…

Что за страна, в которой никто не застрахован от клеветы? Почему ради политики людей можно делать то такими, то иными? Слабохарактерного Николая Романова сперва нарекли кровавым злодеем, потом объявили святым. Несчастного пацана Пашку из деревни Герасимовки, мечтавшего о светлой доле (не знал же, что врут!), много лет именовали героем и примером, потом объявили предателем и подонком. Московскую девочку Зою возвели в ранг беззаветной героини, а потом сказали, что она поджигательница мирных крестьянских конюшен. Вот и с краснодонцами похожее дело.

Илья даже вставил свои стихи:

А роман “Молодая гвардия” те ребята не читали, его тогда не было. Прочитали потом лишь несколько счастливцев, которым удалось уцелеть.

А писатель Фадеев — что? У него хватало проблем. Среди них была, наверно, и книга “Молодая гвардия”. Возможно — упреки совести: что-то неправильно написал, кого-то зря возвеличил, кого-то напрасно обвинил… Но это была не единственная его проблема и не самая большая. Он все их решил разом. Как писал Константин Левин,