Баллантайн - Уилбур Смит

— Они не изменили курс. Не обращают на нас внимания.

— Отлично. — Клинтон сдерживал крик. — Теперь попробуем целиться в рангоут.

Снова громыхнул выстрел 127-миллиметровой пушки, словно хлопнула на ветру незапертая дверь. На этот раз все хором вскрикнули. В одном из лиселей «Гурона» искрой вспыхнула дыра, пробитая ядром. Мгновение парус держал форму, но потом разорвался, как бумажный пакет, и разлетелся в клочья.

Клинтон заметил, что по палубе и реям «Гурона» суетливо забегали люди. Не успела канонерка перезарядить погонное орудие, как матросы уже спустили порванный парус, и на его месте взметнулся новый. Быстрота, с которой сменили парус, потрясла даже Клинтона

— Старый черт — хороший моряк, надо отдать ему должное… — Кодрингтон замолчал.

«Гурон» храбро разворачивался; казалось, корабль намеревается пройти перед самым носом канонерской лодки, и Клинтон понял, что задумал Сент-Джон. Он ожидает порыва ветра, и на глазах у Клинтона этот порыв налетел.

Ветер обрушился на клипер, завывая в рангоуте, как стая голодных волков. Стройный корабль накренился и почти лег на воду, потом подобрался, как породистый жеребец, почувствовавший плеть, метнулся вперед и ушел.

Перед длинным, острым как нож корпусом корабля расстилалось потемневшее от вихря море, и «Гурон» весело мчался, взметая носом фонтаны белых брызг.

— Он делает узлов двадцать, — вскричал Денхэм, не веря своим глазам.

«Черный смех», казалось, застыл на месте. По сравнению с быстроходным стройным кораблем он покачивался на воде как неуклюжее бревно. «Гурон» нахально пересек его курс вне предела досягаемости пушечных выстрелов и исчез в просторах Атлантического океана

В подзорную трубу Клинтон видел матросов. Они заполнили реи «Гурона», прыгали от радости и размахивали беретами, широко раскрыв рты в ликующем глумливом крике. Клинтон направил трубу на палубу клипера.

Возле ближнего планшира стоял высокий человек в гладком темно-синем кителе. Клинтон не мог различить его лица, но узнал гордый разворот широких плеч и надменную посадку головы: в последний раз он видел их сквозь прицел дуэльного пистолета.

Человек поднял руки в лаконичном приветствии, язвительно прощаясь, и неторопливо отошел от планшира. К горлу Клинтона подступил горький комок ненависти.

Он захлопнул подзорную трубу.

— В погоню! — приказал капитан. — Держаться за ними!

Он не осмеливался взглянуть в лицо офицерам, боясь прочитать в них жалость.

* * *

Робин лежала на койке, вытянув руки и до боли сцепив пальцы. С нижней палубы доносился пронзительный скрип. Это означало, что «Гурон» меняет курс. Скрип издавали двадцатисантиметровые румпель-штерты — рулевые канаты, бегущие по блокам, когда рулевой вращает штурвал. К этому звуку она давно привыкла и бессознательно обхватила себя руками. Канаты, прикрепленные к рулевым крюкам, развернули огромный деревянный руль под кормой клипера, и корабль изменил направление движения.

Через несколько секунд на палубе послышался громкий рев ветра, штормовые порывы загудели в снастях, затрещал такелаж, захлопали паруса, «Гурон» резко накренился, и Робин чуть не свалилась с койки.

Каюту наполнил восторженный плеск воды о корпус, словно море превратилось в скрипку, а нос корабля, как смычок, задевал басовые струны. «Гурон» дрожал от полноты жизни, поднимаясь и опускаясь в стремительном беге.

Сквозь этот шум до Робин едва донеслись ликующие крики людей. Она вскочила с койки и, держась за поручни, пересекавшие каюту, постучалась в дверь.

— Натаниэль, — позвала она. — Ответь сейчас же.

— Капитан сказал, я не должен с вами разговаривать, — донесся приглушенный голос.

— Нельзя же меня так мучить, — взмолилась пленница. — Что происходит?

Натаниэль долго молчал, размышляя над своим долгом и взвешивая свою привязанность к этой смелой молодой женщине.

— Мы поймали ветер, мэм, — ответил он наконец. — И несемся, точно чертей за хвост ухватили.

— А что с «Черным смехом»? — спросила она. — Где британская канонерка?

— Теперь нас никто не догонит. Эта кочегарка еще до ночи скроется из глаз. Если смотреть отсюда, можно подумать, они бросили якорь.

Робин медленно наклонилась и прижалась лбом к обшивке двери. Она плотно зажмурила глаза и попыталась побороть черные волны отчаяния, грозящие захлестнуть ее.

Она долго стояла так, пока наконец ее не заставил очнуться голос Натаниэля. В нем звучала тревога.

— Госпожа, с вами все в порядке?

— Да, спасибо, Натаниэль. Все хорошо, — сдавленно ответила Робин, не открывая глаз. — Я хочу немного вздремнуть. Пусть меня никто не беспокоит.

— Я буду здесь, госпожа. Мимо меня мышь не проскочит, — заверил ее боцман.

Она подошла к койке, опустилась на колени и начала молиться, но впервые в жизни не могла сосредоточиться. Вдруг Робин увидела перед собой лицо Клинтона Кодрингтона, с прекрасными бледно-голубыми глазами на загорелом коричневом лице, оттенявшем выбеленные солнцем волосы. Она тосковала о нем, как никогда раньше, Клинтон стал для нее олицетворением всего доброго, чистого, истинного.

Потом перед ней возникли дразнящие глаза Манго Сент-Джона, испещренные золотыми искорками, далекая и насмешливая улыбка. Робин затрепетала от унижения. Этот человек изнасиловал ее, предал ее чувства, развлекался с ней и позволил надеяться, нет, молить Бога о том, чтобы она стала его женой и носила его детей. Отчаяние дочери Фуллера Баллантайна снова обратилось в ненависть, и ненависть вооружила ее.

— Прости меня, Господи, я помолюсь позже… а сейчас мне надо кое-что сделать!

Она вскочила на ноги, и крошечная тесная каюта превратилась в клетку, удушающую и невыносимую. Она забарабанила кулаками в дверь, и Натаниэль сразу откликнулся.

— Натаниэль, я не могу больше сидеть здесь, — взмолилась доктор. — Ты должен меня выпустить.

Он ответил с сожалением, но твердо:

— Не могу, госпожа. Типпу посмотрит, какого цвета у меня позвоночник!

В сердитом замешательстве она отскочила от двери. Мысли путались.

— Я не могу допустить, чтобы он вез меня в… — Робин не закончила. Воображения не хватало, чтобы представить, что