Харбин - Евгений Анташкевич

А по поводу переводчика?

Это был переводчик пограничной жандармерии, кореец; как у всех корейцев, у него была фамилия Ким, он говорил по-русски почти без акцента. Кэндзи заметил, что русский язык давался корейцам намного лучше, чем китайцам, а особенно японцам. Однако Ким ужасно писал, с огромным количеством ошибок, у Кэндзи даже сложилось впечатление, что он их делал намеренно. Но почему?

На совещании у заместителя начальника штаба по разведке Кэндзи передали советские пограничные карты, очень мелкого масштаба и очень подробные, которыми пограничники сопредельных сторон обычно обмениваются на погранпредставительских встречах – так объяснил Ким. Кэндзи попросил его помочь разобраться с советскими обозначениями и линией прохождения границы, она здесь была очень сложная, потому что в одной точке северо-западнее озера Хасан, так оно называлось на русской карте, сходились сразу три границы: Кореи, Маньчжоу-Го и СССР. Кэндзи попросил Кима показать, где находятся проблемные участки, говорил с ним на японском языке, которым Ким владел так же блестяще, как и разговорным русским. Тот как-то боком подошёл к столу, на котором были разложены карты, и, почти не глядя, ткнул карандашом в какую-то точку. Кэндзи сразу даже не разобрал, что это была за точка, но карандаш оставил жирный красный «чирк», похожий на запятую. Кэндзи удивлённо снизу вверх посмотрел на Кима, но тот уже отошёл, как будто бы его никто ни о чём не просил.

«Странно! – подумал Кэндзи. – Может быть, они все такие, корейцы!» Тогда Кэндзи взял японские карты и стал сравнивать их с русскими. Оказалось, что граница с Советским Союзом проходила с северо-запада на юго-восток по гряде двух узких и длинных высот, располагавшихся вдоль западного берега длинного, вытянутого в этом же направлении озера Хасан. На западе от этих сопок, которые русские называли Заозёрная и Безымянная, лежала плоская равнина, до самого берега реки Туманган, там были ещё сопки, одна из них на русской карте называлась Богомольная. Она своим восточным подножием вплотную подходила к западному подножию Заозёрной.

75-й полк располагался на обоих берегах реки, на хорошем плацдарме для развёртывания войск, у русских такого плацдарма не было.

«Ну что ж! Значит, туго придётся Советам в этом месте!» – решил Коити.

Когда он по картам усвоил всё, что казалось ему необходимым, то решил, что обращаться к Киму за помощью больше не будет. «Пусть себе, индюк надутый!» – подумал он без всякой злобы. Ещё начальник разведки сказал, что даёт ему десять человек «добровольных охотников», самых лучших в роте, и их задача будет брать в плен советских офицеров, а Кэндзи будет их опрашивать. На подготовку «охотников» была отведена неделя, то есть 28 июля – не позже 29-го его группа должна быть готова. Капитан так и сказал – «ваша группа».

«Одиннадцать! – подумал Кэндзи. – Коскэ я тоже возьму с собой!»

На самом деле он этого не хотел. Коскэ был простой, хотя и грамотный деревенский парень, который ничего не умел, кроме как махать заступом. Так думал Кэндзи, однако оказалось, что Коскэ недурно стреляет, умеет перевязывать раны, что-то ещё, о чём он просверлил все уши. Под конец он пробормотал, что, если «господин лейтенант не возьмет его в дело, он попросится обратно в роту, потому что слышал, что многие рядовые возвращаются домой фельдфебелями». А это значило, и это он тоже объяснил, что, когда он появится в деревне в полной форме: в фуражке с красным околышем, кителе, застёгнутом на все пять пуговиц, галифе, обмотках и ботинках, а ещё и с погонами фельдфебеля, – староста деревни, старший брат старосты и его сын, вместо которого Коскэ пошёл в армию, будут посрамлены. Так он отомстит им за своего отца.

«Ну прямо настоящий Коскэ!» – подумал после этого Кэндзи.

Начальник разведки возражать не стал.

Последующие дни он проводил занятия с группой. Для этого довольно далеко в тылу полка был отведен специальный полигон; его «охотники» стреляли, окапывались, ночью устраивали засады, разминировали проходы, бесшумно резали колючую проволоку, с висящими на ней банками и склянками, вязали пленных. Коскэ и вправду себя проявил: он хорошо ориентировался ночью на незнакомой местности, у него оказались чувствительные пальцы, которыми он очень осторожно вывинчивал детонаторы из учебных противопехотных мин. Он оказался весёлым, неунывающим и выносливым парнем и всем хвастался подаренной ему отцом ладанкой из хвоста ската.

Глядя на него, Кэндзи никак не мог для себя решить, он всё-таки асугиру или дзоритори? Когда после занятий Коскэ готовил для него еду, убирался в палатке или приводил в порядок его одежду, он был слугой-дзоритори, а когда показывал сноровку на занятиях, то, несомненно, солдатом-асугиру. Кэндзи решил, что, когда его стажировка в войсках закончится, он обязательно напишет ему представление на фельдфебеля, пусть даже в обход других промежуточных солдатских званий. Только один раз он спросил Коскэ:

– А не боитесь, Коскэ, что вместо сына-фельдфебеля ваша мать получит вашу фотографию – сына, павшего на поле боя героя?

Коскэ улыбнулся, молча вынул из-за пазухи и показал ладанку из хвоста ската.

В среду утром, 28 июля, на полигон приехал заместитель начальника штаба по разведке. Он выглядел уставшим, у него были запавшие глаза и слегка подрагивали руки. Он попросил показать, как он сам сказал, «самое главное – как они умеют маскироваться», сам выбрал для этого очень неудобное каменистое ровное место у подножия сопки и засёк время. Когда «охотники» окопались, обложились камнями и накрылись ветками, он с удовлетворением глянул на часы и сказал:

– Только не надо шуметь, бить лопатами по камням и высекать из них искры; камни надо вытаскивать руками, складывать перед собой и засыпать землёй, чтобы получилось что-то наподобие бруствера.

Потом он отозвал Кэндзи в сторону:

– Заканчивайте учения, отводите личный состав в казармы, и отдых… – он снова посмотрел на часы, – до двадцати трех часов. Вам в 22:00 прибыть в штаб полка.

Кэндзи тоже был доволен своей командой. Вначале, когда он получил приказ целую неделю заниматься боевой подготовкой и жить вне расположения полка, он расстроился; он боялся, что всё начнется без него. Но когда начались боевые стрельбы, обсуждение с «охотниками» тактики проведения засад, захват пленных, то увлёкся и почувствовал азарт. Он с удовольствием стрелял и учился этому у своих более опытных солдат, сидел в засадах, иной раз сам изображал пленных русских и что было мочи матерился, чтобы те привыкали к русской речи, чтобы могли различить «Я сдаюсь!» от «Ё… я не сдаюсь!»; махал лопатой, хотя окопавшийся раньше его Коскэ каждый раз предлагал ему свой окопчик, всегда чистый, утоптанный и с красивым бруствером.

Когда учения закончились и он с группой возвращался в расположение, он сказал, что русские называют японцев макаками. Это была правда, он узнал об этом от опытных старших офицеров, которые воевали с русскими ещё в начале двадцатых, а те ещё раньше от других старших офицеров, которые воевали против русских в Порт-Артуре и под Мукденом. Солдаты сначала не поверили! Почему? Разве они похожи на макак? Потом их измученные, а потому похожие на злые лица заострились, и они не стали больше обсуждать этого. Кэндзи только увидел, как сжались и побелели их кулаки, и понял, что выполнил ещё одну задачу – поднял их боевой дух.