Сарум. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд

Она давно мечтала уйти от мужа, удерживали ее только сын и дочь – Роберт Форест ни за что на свете не позволил бы ей их забрать. Впрочем, с недавних пор и дети ее покинули: теперь, несмотря на жестокое обращение отца, они все чаще и чаще вставали на его сторону. Случилось это исподволь, незаметно. В раннем детстве при появлении отца дети искали защиты, опасливо жались к матери, на бледных личиках дрожали губы, в темных глазах плескался ужас. Всякий раз, как на Роберта накатывал очередной приступ ярости, дети прятались за юбками матери, цеплялись за ее подол.

А сейчас, когда дети подросли, Роберт всю свою злобу и жестокость обрушивал на жену. К удивлению Лиззи, ни сын, ни дочь и не подумали встать на защиту матери, лишь невозмутимо обращали к ней бледные, узкие лица и следили за ней, как кошки за мышью.

Дети своего отца в матери больше не нуждались.

К мосту шел юноша. Лиззи он показался знакомым, только имени его она вспомнить не могла. «Ах, это же сын бедняги Уилсона, которого Роберт выгнал из дома!» – с затаенной улыбкой сообразила она.

Неудивительно, что черты его лица казались ей знакомыми, – он походил на отца Роберта, Джона Уилсона, Паука. Много лет назад, впервые повстречавшись с отцом и сыном, она заподозрила родство, но упоминать об этом вслух не стала – недаром Роберт взял новую фамилию, Форест.

Юноша взошел на мост.

– Уилл Уилсон? – спросила Лиззи.

Он нерешительно кивнул.

– Что ты здесь делаешь?

– Ухожу из Авонсфорда, миледи.

– Уходишь? Насовсем?

Он снова кивнул:

– Ага. Мне в Саруме делать нечего.

– И куда же ты пойдешь?

– Не знаю.

– Как я тебе завидую, – с тоской прошептала Лиззи.

Уилл ошеломленно уставился на нее, решив, что владелица Авонсфорда повредилась рассудком. «Потому и на мост в такую рань вышла, наверняка топиться собралась, – подумал он. – Что ж, дело господское».

Глядя на удивленное лицо юноши, Лиззи звонко расхохоталась.

«Ну точно умом тронулась. Как бы на меня не бросилась!» – внезапно испугался Уилл.

– А как же твоя родня в Авонсфорде? – спросила Лиззи.

Уилл, не подозревая о скрытом смысле ее слов, коротко ответил:

– Все померли, миледи.

Она не стала настаивать, хотя ее несколько подбодрила нелепая мысль о том, чтобы представить Роберту неожиданно объявившегося родственника. Лиззи запустила руку в кошель на поясе, нащупала там золотую монету:

– Вот, возьми. Удачи тебе.

Уилл схватил монету и заторопился прочь по тропке, боясь, как бы безумица не передумала.

– Это же целое состояние! – изумленно бормотал он.

Лиззи смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

Уилл долго расхаживал по собору, восхищаясь стрельчатыми арками свода и яркими росписями в часовнях знатных особ, где священники ежедневно служили обедни. Ходили слухи, что вскоре построят и часовню для старого епископа Бошампа – его смерти ожидали со дня на день. Величие собора заставило Уилла остро ощутить собственное ничтожество. Гробница святого Осмунда сияла позолотой, переливалась яркими красками и ослепляла блеском самоцветных каменьев, сверкавших в солнечных лучах, льющихся сквозь разноцветные витражные стекла огромных окон; юноша приблизился к ней с благоговейным страхом.

– Сам Господь освятил это место своим прикосновением, – утверждал авонсфордский священник.

Уилл всем сердцем верил его словам, ведь здесь, в гробнице, лежали мощи святого, а всем известно, что святые мощи не поддаются тлену, источают благоухание и лучатся божественным теплом. Даже свет, льющийся на гробницу, обладает чудодейственными свойствами, олицетворяя Господне призрение.

– Припасть к гробнице – все равно что припасть к самим святым мощам, – заверил Уилла священник.

Прикосновение к гробнице святого даровало исцеление страждущим – таким чудодейственным свойством обладали все святые реликвии. В детстве Уилл своими глазами видел у паломника замысловатый ларец, в котором покоился кусочек проржавевшего железа.

– Это обломок гвоздя с Креста Господня, – заявил паломник и предложил Уиллу прикоснуться к ларцу.

Мальчик испуганно отпрянул – ему почудилось, что, притронувшись к ларцу, он коснется самого тела Христова и за такое кощунство Господь тут же его покарает. Святая реликвия еще долго являлась Уиллу во сне.

Подобные реликвии – частицы Животворящего Креста, пряди волос, кости и лоскуты одеяний различных святых – хранились почти в каждой церкви; на поклонение им приходили толпы паломников. Однако гробница епископа Осмунда своей святостью превосходила любые реликвии.

Уилл, опустившись на колени перед сверкающей гробницей, взмолился:

– О святой Осмунд, на тебя уповаю! Дай мне знамение, куда путь держать!

Он долго стоял на коленях, но так ничего и не дождался.

«Святой Осмунд обязательно пошлет знамение!» – наконец подумал Уилл и направился к выходу.

За воротами соборного подворья, на краю рыночной площади, он столкнулся с необычной процессией. Священник, два служки и шесть певчих с зажженными свечами торжественно ввели какого-то лысого старца во двор церкви Святого Фомы. Следом шли друзья и родственники старика, среди которых Уилл различил коренастую фигуру Бенедикта Мейсона, колокольных дел мастера. Певчие затянули псалом, а старик, облаченный в длинное одеяние грубой шерсти, как у бродячего монаха, и в сандалиях на босу ногу, медленно плелся за ними, низко склонив голову.

– Чего это они? – спросил юноша у какого-то зеваки.

– В затвор ведут, – ответил тот и, заметив недоуменный взгляд Уилла, охотно пояснил: – Старик решил стать отшельником, вот его в келью и провожают.

– А кто это?

– Евстахий Годфри.

Уилл никогда прежде о таком не слыхал и с любопытством уставился на старика.

Затворничество как особый вид подвижничества и служения Господу было весьма распространенным явлением в Средневековье. После мессы в церкви затворник принимал обет ухода из мира и облачался во власяницу, которую должен был носить до самой смерти, а потом его торжественно провожали в уединенную келью.

У северного входа церкви шествие остановилось. От недавно пристроенного крыльца на второй этаж уходила лесенка, ведущая в келью, где Евстахию полагалось провести остаток дней в молитве и размышлениях. Священники и служки, поднявшись по ступеням, благословили приют затворника. Дальнейшего мрачного обряда Уилл не видел.

Евстахия привели в келью, уложили на деревянный помост, служивший отшельнику ложем, скрестили руки на груди, как покойнику, и прочли над ним заупокойную службу. Один служка размахивал кадильницей, а второй держал мешочек, откуда священник зачерпывал пригоршни земли и рассыпал ее над телом Евстахия, а потом окропил его святой водой.