Дворянство. Том II. Ступай во тьму - Игорь Игоревич Николаев

ты могла бы ему пожелать. Поэтому… не нужно.

- Простить еще одну скотину? – недоверчиво спросила Гамилла. – Не перебор ли?

Елена пожала плечами, немного подумала.

- Я тут ничего не посоветую, - честно сказала она. – Милосердие за чужой счет… то есть за твой… это гадко. Но… он умрет сегодня. Может быть завтра. Вряд ли протянет дольше. И он точно знает, не верит, а именно знает, что бог его не простит. Что все добро, которое он сотворил, никогда не уравняет чашу со злом. Ад ждет его. Стоит ли жечь собственную душу ненавистью к человеку, который так жестоко наказывает себя раскаянием? Не знаю.

- Иди к черту, - бросила Гамилла и ушла в сарай, хлопнув старой дверью на кожаных ремнях вместо петель. Елена промолчала, не услышав в голосе арбалетчицы настоящей злости. Лекарка взяла у Бьярна котелок с теплой водой и пошла на второй этаж, менять компрессы измученного бретера. Неожиданно к женщине присоединился Артиго, исцарапанный, покрытый синяками, в лохмотьях, которые остались от роскошного костюмчика. Он помогал неумело, путаясь в собственных пальцах, однако старательно и молча. Закончив, Елена отправила его к Насильнику, приказав сидеть, следить за самочувствием смертельно раненого и звать в случае чего. Ребенок так же молча кивнул и выполнил указание. Елена проводила дворянчика удивленным взглядом. Юный аристократ сильно переменился за ночь хаоса и убийств. При этом Елена никак не могла понять, в лучшую или худшую сторону. То ли у мальчишки внезапно проявился внутренний стержень, то ли Артиго окончательно впал в отстраненный аутизм, реагируя лишь на прямые раздражители.

Подумаю в свое время, после, решила Елена, увидев, что бретер, наконец, пришел в себя. И его первыми словами оказалось неожиданное:

- Почему ты вернулась?

- Нашел момент, - буркнула женщина, садясь на шаткую скамейку, собранную из трех сломанных. - Тебе бы помолиться за чудесное спасение.

- Поч-чему? – повторил бретер, который больше не являлся бретером.

Раньян дрожал, капли пота стекали по широкой груди, пересеченной красными полосами швов.

- Ты везунчик, - сказала Елена, тронув почти незаметный среди прочих, на животе слева, под ребрами, едва ли в полпальца длиной. Самый незаметный и самый опасный.

- Почему? – снова повторил Раньян, тяжело дыша.

- Клинок с плохо точеными лезвиями. Острие раздвинуло внутренности, не прорезав стенки кишок. Иначе сейчас ты бы колотился пятками в агонии.

«Вместе с Насильником» - добавила она про себя.

Раньян облизал пересохшие губы, как следует продышался и, не унимаясь, повторил, будто вопрос означал для него жизнь или смерть:

- Почему?

Елена прикусила губу, отвечать ей не хотелось, вернее думать над ответом не хотелось. Бретер пытался сжать кулаки, но слабые пальцы не слушались, загребая ветхую простыню, как птичьи лапки.

- Почему я вернулась… - эхом повторила Елена и, глядя прямо в темные глаза бретера, спросила уже сама. – А почему ты прогнал меня? Почему не пошел со мной?

- Я…

Раньян поперхнулся, с трудом удержался от кашля, понимая, что будет больно. Осторожно сглотнул горечь с основания языка. После этого вымолвил:

- Я… боялся. Тебя. И за тебя. Тетрарх прислал мне письмо с требованием явиться. Там либо награда… Либо смерть. Смерть вероятней.

- Ты думал, что пойдешь на смерть? – уточнила Елена. – Не хотел тащить меня с собой?

Он помолчал, стараясь удержаться от кашля, чтобы не тревожить иссеченную грудь. Елена выжала в рот бретеру еще немного воды с тряпочки, посоветовав не глотать, а болтать под языком. В принципе, наверное, можно было дать ему попить нормально… однако лекарка решила еще день обождать. Все-таки боец получил рану в живот, и хотя удачно разминулся со смертью, рисковать не стоило.

- Теперь сплюнь, что осталось, - она подставила плошку.

- Боялся за меня? - задумчиво повторила Елена. – Но, по-моему, ты врешь. Или недоговариваешь. Если бы ты боялся за меня по-настоящему, отправил бы из города поскорее. Но ты не стал. То есть или не ждал у короля ничего плохого, или тебе просто было наплевать. Врунишка.

В последнем слове не было злости, вообще ничего обидного, но Раньяна вроде бы по-настоящему задело.

- Я не!.. – он осекся.

- Врешь, - повторила Елена, чувствуя, что почти добралась до истины, будто золотоискатель, который вот-вот нащупает драгоценную нить подземной жилы. Добавила безжалостно, как врач, сующий в рану зонд. – Врунишка. Мелкий.

Раньян повернул голову набок, словно ему физически больно было смотреть на Елену и выдерживать ее взгляд, скрипнул зубами, издав странный звук наподобие «тпрррр». Женщина подумала, что какое все-таки искушение: допросить раненого в стиле боевиков, тыча в раны до момента истины. Почему-то ей казалось важным добиться честного ответа.

- Я знал, что ты не захочешь меня, - выдохнул мужчина, кривясь, как грешник на адской сковородке.

- Чего? – вырвалось у Елены.

- Тебе нравятся женщины, - проскрипел Раньян. Теперь, когда главное было сказано, слова пошли проще и легче, хотя бретер и краснел, словно юноша, покупавший букет для первого свидания. – Только женщины…

Елена подумала. В замешательстве почесала нос, затем ухо, не в силах подобрать слова.

- Слушай, а ты редкостный дурень, - только и вымолвила она, в конце концов. – Нет, резонно, конечно, - вынужденно согласилась она. – Но дурень ведь все равно!

- Но я прав, - обреченно вздохнул бретер.

- Дурень, - повторила Елена в третий раз.

- Да. А теперь… - он вновь задрожал. – Ты. Ответь.

Елена осторожно прикрыла раненого тонким одеялом.

- Почему же я вернулась? – вслух подумала она, глядя в окошко с выбитой рамой и одиноким клочком бычьего пузыря с краю. Снаружи Кадфаль по-прежнему колол дрова, превращая их уже по большому счету в лучины. Гамилла ворчала на менестреля, упрекая в лени, нерасторопности. Тихий, глухой стон донесся из комнаты Насильника, Артиго сдвинул в сторону занавесь, осторожно, чтобы не сорвать тряпку с гвоздиков.

- Там… - он покачал головой. Губы мальчишки явно подрагивали, но глаза были сухими, болезненно тусклыми.

- Ясно, - тут же поняла Елена. Покосилась на бретера, строго повелела. – Лежать!

Встала, подхватив сундучок с остатками лекарских принадлежностей, уже зная, что вряд ли они теперь понадобятся.

Насильник умирал, это было ясно и неотвратимо. Над кронами леса угасало солнце, а вместе с ним дрожала, как огонек свечи, жизнь старого грешника. В темной комнате пахло кровью и смертью от скоротечного перитонита, словно грешник принял двойную